— Меня зовут Ула, — сказала она на наречии, похожем на говор его родной деревни. — Ты из дальних мест, — продолжала она, разглядывая его внимательно. — Ты богатый?
— Нет, — рассмеялся Пьетро, — я не богатый. Иду в аббатство. Далеко ли ещё до него?
— Облатус? Хм-м. Они тебя не примут! — уверенно заявила Ула. — Они бедных не принимают.
— А меня примут, — уверенно заявил Пьетро.
Она посмотрела на него удивлённо, но спорить не стала.
— У меня здесь овощи, — сказала она, ставя корзинку на землю и приподнимая тряпочку. Взгляду Пьетро предстали золотистые яблоки, сочная морковь, лоснящиеся помидоры. — Кушай.
— Нет, нет! — поблагодарил Пьетро. — Возьми это домой. Я не голоден.
— Ешь, — спокойно, но настойчиво сказала Ула. — Я знаю, что ты голоден.
Пьетро улыбнулся. Да, эта девочка была права. Следуя заветам Иисуса, он не взял с собой даже котомки и с раннего утра ничего не ел. И вот Господь послал ему пищу! Пьетро воздал Богу славу и стал с удовольствием есть. То ли от того, что он был так голоден, то ли от того, что овощи в этой местности родились лучше и сочнее, нежданный ужин показался Пьетро удивительно вкусным.
— Где ты взяла такие замечательные овощи? — спросил он, лакомясь большой сочной морковкой. — Мне кажется, я в жизни не пробовал ничего вкуснее.
— Это овощи с монастырских полей, — ответила Ула.
— Надо же! — изумился Пьетро. — Я ещё не дошёл до аббатства, а уже вкушаю от его плодов. А ты, должно быть, будешь из монастырских крестьянок?
— Да, — кивнула Ула, — наш старый хозяин, когда умирал, передал нашу деревню в дар монастырю, чтобы монахи молились за его душу. А что случилось с твоим лицом? — поинтересовалась она, глядя на него внимательно, как показалось Пьетро — по-матерински.
— Давно-давно на меня напал кабан, — сказал Пьетро. — Точнее, это я на него напал, — улыбнулся он.
— Ты красивый, — сказала девочка, устраиваясь на траве возле него.
Пьетро вдруг почувствовал щемящее, незнакомое прежде чувство. Эта девочка так походила на его сестёр и в то же время так сильно от них отличалась. И это почему-то волновало Пьетро.
— Должно быть, это здорово — работать на монастырь, — заметил он, но в его голосе не было уверенности. Он знал, что возле Изернии монастырским крестьянам приходилось несладко. Но там монастырь располагался в городе, и среди монахов, как слышал Пьетро, было немало таких, кто своими явными грехами чернил имя монастыря — потому-то Пьетро и не пошёл туда. А про этот монастырь, стоящий вдали от городов, окружённый со всех сторон лесами и холмами, Пьетро слышал только хорошее. «Ладный, — говорили люди, — монастырь. Настоящая твердыня — камень, что на скале сидит». Пьетро воспринял эти слова как призыв отправиться именно сюда — ведь его имя тоже означало «камень».
— При покойном хозяине куда лучше было, — с грустью в голосе сказала девчушка. — Мои братья работали на себя и на него, и нам не надо было отдавать ещё часть своего урожая. А теперь мы все работаем и на своих полях, и на монастырских, но отдаём много из своего урожая.
— А откуда же тогда эти овощи? — поинтересовался Пьетро, аппетитно доедая сладкий, рассыпчатый помидор.
— Это я получила… в награду, — сказала девочка, опустив глаза.
— В награду? — удивился Пьетро. — За что же тебя наградили?
— А в твоих местах, — спросила она, не поднимая глаз, — разве монахи не вознаграждают девочек?
— Я не понимаю, о чём ты говоришь, — признался Пьетро.
Ула внимательно посмотрела на него. Она подвинулась ближе и положила руку на его плечо. Пьетро сидел не шевелясь, глядя неотрывно в глаза Улы. В этих глазах, глубоких и тёмных, как деревенский колодезь, ему виделись и крик о помощи, и страх, и материнская нежность, и что-то ещё, чему названия он не знал.
Она осторожно дотронулась рукою до его щеки и нежно провела пальцем по шраму.
— Ты очень красивый, — сказала она тихо, и её губы были так близко от его щеки, что он чувствовал, как её дыхание щекочет ему кожу, покрывает её мурашками. — И ты добрый, как мой младший брат. Только ты вон какой сильный. А он всегда лежит, не встаёт — у него ноги слабые.
— Значит, это ты ему несла овощи? — догадался Пьетро, с трудом выговаривая слова.
— Да, — призналась она, гладя его, как ребёнка, по голове, — для него и для мамы. Ведь если для них — значит, это не грех.
— Что не грех? — спросил Пьетро, и сердце его ёкнуло.
— Когда монахи раздевают меня и делают со мной то, что хотят, — тихо промолвила Ула.
У Пьетро замерло дыхание. Кусок морковки так и остался у него во рту не проглоченный. Неужели он сидел рядом с блудницей? Неужели он ел от плодов её блуда? Может, она вовсе и не была крестьянкой, но демоном, явившимся ему, чтобы искусить, не допустить в святую обитель? Пьетро хотел отбросить от себя эту морковь, стряхнуть с головы эту тонкую, тёмную от загара руку, снять с себя то оцепенение и колдовство, которому он поддался. Но он не мог этого сделать. Пьетро не смотрел на неё, закрыл глаза, но по-прежнему чувствовал на щеке её дыхание. Нет, она не была демоном. Она пахла, как пахнут крестьянки — полем, солнечным светом, землёю, горькими травами, сладким диким мёдом. Она была такая же, как его младшая сестра, и так же была дорога ему. И Пьетро сам когда-то был немощным братом, когда его погрыз кабан.
Из-под его опущенных век выкатились тёплые светлые слёзы, и было так тихо, что Пьетро слышал, как они падали на сухую траву.
— Почему ты плачешь? — спросила его Ула прямо на ухо, чтобы не нарушить торжественной тишины вокруг них. — Ты добрый, — прошептала она и поцеловала его в шрам. Пьетро вздрогнул. — Ты не такой, как все, — шептала Ула, осыпая его лицо поцелуями. — Ты красивый.
Пьетро вскочил на ноги, словно очнувшись от сна, и с ужасом взглянул, сверху вниз, на сидящую у его ног Улу. Она поняла, что он собрался уходить, и обхватила его ноги. Её большие глаза смотрели на него умоляюще, как будто он действительно был её старшим братом и она всецело находилась в его власти, хотя минуту назад гладила его по голове, как ребёнка.
Пьетро попытался вырваться, но цепкие руки скрепили свою хватку ещё сильнее.
— Не уходи, — взмолилась она, — тебя там не примут. А в деревне — примут. Все примут.
Пьетро неожиданно понял: она хотела, чтобы он стал её мужем!
Он закрыл глаза и тихо помолился: «Господи, дай мне сил дойти до монастыря. И эту девочку, Господи, прости и не оставь». Он открыл глаза и почувствовал, что одновременно с этим хватка девичьих рук ослабла. Он посмотрел на неё с благодарностью и погладил тёмную, как смоль, разогретую на солнце голову Улы.
— Я должен идти, — тихо сказал он. — Я — облатус. Я не могу не идти. А ты ступай себе домой и молись Господу, ибо Он умеет утешать. А я тоже буду за тебя молиться. И за твоего брата. Как его зовут?
