— Не понимаю, что ты имеешь в виду, — растерянно призналась Анна.
— Видишь ли, — начал Винченцо. — Есть нечто, о чём не прочитаешь ни в каких газетах или интернете.
Он помедлил немного, затем решился и сказал:
— Я — подкидыш.
— Подкидыш? — обомлела Анна.
— Наверное, это лучшее, что случилось в моей жизни. Когда я был всего нескольких дней от роду, меня нашли слуги баронессы Паолини — кто-то оставил корзинку с малышом прямо перед воротами её особняка в Риме. Слуги хотели вызвать полицию, но баронесса, когда увидела мило спящего ребёнка, решила меня усыновить. Незадолго до этого она попала в ту самую автомобильную аварию, в которой погибли её муж и не родившееся дитя, а сама она была парализована, уже не могла иметь детей. Да и замуж дала обет не выходить. Она заплатила прислуге, чтобы те держали язык за зубами, и я рос как настоящий сын баронессы.
Он помедлил.
— А потом всё это было потеряно — в одночасье, хотя полное осознание до сих пор не пришло.
— И как это произошло? — тихо поинтересовалась Анна.
— Мне было тогда четырнадцать. Я случайно подслушал, как слуги говорили между собой обо мне. Я не поверил — помчался к матери, баронессе. Она разрыдалась, а потом всё рассказала. И эта удивительная женщина, моя приёмная мать, уверила меня тогда, что любит меня как своего собственного сына. Да и, в общем, она никогда не давала повода мне в этом усомниться. И всё равно я чувствую себя обманщиком. Или обманутым — я не уверен.
— Кто бы ни были твои биологические родители, — медленно сказала Анна, — они нашли тебе самый лучший дом.
— Да, судьба распорядилась в мою пользу, — грустно усмехнулся Винченцо. — Но я с самого начала был назван новым, чужим именем и получил иную жизнь взамен моей собственной. И я иногда думаю, что теперь уже, наверное, и не хотел бы знать, кем были мои родители. Кажется, если узнаю, рухнет весь тот мир, который мне знаком.
Они стояли на краю тротуара, так близко друг к другу, что случайные прохожие улыбались, принимая их за влюблённую пару. Теперь, когда она знала Винченцо немного лучше, она видела, что в нём действительно было нечто женственное: прекрасно сложён, но сложение это было деликатное, а вкус и манеры его, несомненно, были на редкость изысканны для мужчины. Но всё равно она видела в нём мужчину — прекрасного мужчину, способного понять, почувствовать женщину как будто изнутри, как будто найдя её внутри себя. Или же он может совершенно заблудиться в самом себе, в своей женской половине. Анна не была психологом, и, наверное, если бы была начитаннее в этой области, такие мысли не пришли бы ей в голову. «Ну почему всё должно быть так сложно? — думала она. — Почему у меня не может быть так, как у всех других людей? Неужели я не имею право на счастье? Хотя бы на короткое время?»
— Я очень благодарен тебе за то, что ты меня выслушала, — сказал он. — Если хочешь, мы останемся друзьями… Я сам в себе хочу разобраться, понять себя — и не могу. Мне бы очень хотелось, чтобы ты была рядом, хотя бы в это время.
Анна уткнулась в его грудь. Глаза её повлажнели.
— Я буду с тобой рядом, — обещала она, и добавила: — Буду, сколько смогу!
Винченцо погладил её по её замечательным, мягким волосам.
— Только не благодари меня, Винченцо, — тихо сказала Анна, как будто это могло приглушить чувствительный микрофон её «Ролекса». — Я тоже не знаю, кто я такая. Никаких решений в жизни я ещё не предпринимала. Я сама плыву куда-то.
— Тогда давай плыть вместе, — предложил Винченцо.
Анна ничего не ответила. Они шли, рука в руке, по ночным улицам Рима. Шли и молчали, и в их молчании было больше осмысленности и мира, чем в разговоре.
Глава 27. В которой Пьетро встречается с отцом настоятелем
Сын мой! Внимай мудрости моей, и приклони ухо твоё к разуму моему,
чтобы соблюсти рассудительность, и чтобы уста твои сохранили знание.
Книга Притчей Соломоновых 5:1–2
1227, 19 августа, аббатство Файфоли
Пьетро поднялся на вершину холма, оглянулся назад, на то место, откуда он только что пришёл, и сразу же пожалел об этом — его глаза встретились с растерянными глазами девочки-крестьянки. Она уже поднялась, чтобы идти, взяла в руки корзинку, но с места сдвинуться не могла, будто её ноги приросли к той земле, на которой молился Пьетро. Она смотрела на него своими большими, полными слёз глазами, и у Пьетро было желание подбежать к ней, упасть у её ног и попросить за что-то прощения — за себя, за похотливых монахов, за грехи всего мира. Но Пьетро переборол себя, повернулся и зашагал прочь от неё, прочь от мира и его искушений — в обитель святости и благочестия. Врагу не удастся сбить его с пути, особенно теперь, когда Пьетро был так близко к своей цели.
«Но почему я не ненавижу её? — спрашивал себя Пьетро. — Ведь она — блудница, блудница вавилонская, совращающая монахов. Неужели только так люди могут прокормить себя? Неужели так лучше для её больного брата, которого зовут, как и меня, — Пьетро? Неужели она отправится навечно в ад из-за того, что пыталась спасти брата? И что есть душа человека, душа крестьянина? Не пар ли это? Может, за неведение они просто увянут, как увядает по осени трава? Милостив Господь».
Пьетро не знал ещё, где находится, но, судя по состоявшейся встрече, был он где-то совсем недалеко от аббатства. В воздухе явственно ощущался запах зрелого ячменя. Он снова подумал о том, что нечаянно узнал о монахах аббатства: «Неужели это правда? Неужели и тут всё так же, как и в городе?» Но теперь об этом думать было поздно — когда Пьетро взобрался на вершину очередного холма, его взгляду предстало зрелище прекрасной плодородной долины, в центре которой, сидя на высоком, необычно каменистом холме и обозревая поля, леса и реку, высилась каменная громада аббатства. Издалека казалось, что здания как бы сами выросли из тех камней, на которых они были посажены, — выросли под горячим солнцем Средиземноморья, как растут в лесу деревья и грибы. Восемнадцатилетний Пьетро приближался к бенедиктинскому монастырю в Файфоли в провинции Беневенто.
Несмотря на то что солнце начинало уже клониться к закату, в долине всё ещё трудились люди, крестьяне, — наверное, родственники и соседи той девочки. Ячменные поля были наполовину сжаты, а пшеничные, занимающие большую часть земли, только наливались силой. С правой стороны от Пьетро видны были сады из оливковых и лимонных деревьев. Тут и там стояли добротные обширные складские постройки. В загонах для скота трудились доярки. Возле самого подножия каменистого холма земля была расчищена и зеленела аккуратно расположенными полосками огородов, на которых крестьянские дети собирали зелёный горох и что-то ещё, чего Пьетро не мог издали разглядеть. Но что более всего удивило Пьетро — так это то, что узенькая речка, прорезающая долину, в одном месте была запружена камнями и образовывала обширный, идеально круглой формы водоём, по поверхности которого плавали утки, гуси и лебеди. На берегу рыбаки выбирали из сети и сортировали рыбу под неусыпным оком толстого монаха в коричневой засаленной рясе. Всё вокруг дышало порядком, достатком и процветанием, всё говорило о богатстве монастыря.
