— Мне кажется, — тихо сказал Адриан, — это и есть перевод таинственной песни.
— А жертва — это мы? — прошептала Анна.
Коронованная жрица задвигалась в танце, который рассказывал древнюю историю. Если бы Анна не была так взволнованна, она могла бы многое в этом танце прочитать — целую сагу, которая Адриану была понятна. Песня и танец восхваляли Семирамиду — богиню ночи, Луну, Венеру — и повествовали о её прежней, земной жизни.
Танцевали тонкие руки жрицы, её стройные сильные ноги, её кисти и пальцы, живот и ягодицы, голова и шея — танцевала, казалось, каждая клеточка её совершенного тела. «Это, должно быть, тот самый древний танец, который танцевала перед Иродом дочь Иродиады», — думал Адриан, зачарованно глядя на жрицу. Он знал о ней, читал, догадывался, что она есть — самая красивая, самая чарующая женщина на земле и под землёй. Поклонники древнего культа полагали, что Семирамида постоянно реинкарнируется, как Будда, в самых красивых девушек. Если бы в разгар его депрессии Адриану предложили увидеть жрицу и её танец с тем, чтобы потом умереть, он бы с радостью согласился. Но сейчас он не хотел умирать.
Сага в танце приближалась к тому моменту, когда Семирамиду взял Нимрод — этот человек-бык с неисчерпаемой половой страстью. Всё в облике жрицы переменилось. Её тело как-то неестественно напряглось, покрылось потом, в то время как её ноги, стёртые золотыми туфлями, начали чертить на мраморном полу тонкий красный рисунок. Но она, казалось, не чувствовала боли — или же боль действовала на неё как-то иначе. Анне показалось, что её движения перешли в хорошо скоординированные, если такое только возможно, эпилептические схватки. Она упала на пол, и крупные судороги стали пробегать через её тело, грозясь разбить его о холодный камень. Голоса жриц при этом повторяли одни и те же таинственные звуки, о значении которых, впрочем, несложно было догадаться, — это был крик женщины в её агонии, экстазе. Голоса жриц поднимались всё выше и выше и должны были давно уже оборваться, но почему-то не обрывались. Но вот последняя, страшная в своей силе судорога сотрясла тело жрицы, и голоса оборвались. А вместе с ними оборвалось, вылетело дыхание из коронованной танцовщицы, и безжизненные члены её распластались по полу. Кто-то вскрикнул от страха. Потом воцарилась мёртвая тишина.
Но прошло какое-то время, и тело жрицы вздрогнуло, будто кто-то толкнул её невидимой рукой. Под восторженные крики множества людей она поднялась и встала на свои запачканные кровью ноги. Она смотрела вокруг себя мутным взглядом, будто не понимая, где она и что тут делает.
— Семирамида — Царица Неба, Богиня ночи, — раздался голос Мастера. — Диана-Артемида, богиня ведьм, Великая богиня амазонок. Подобно луне блуждаешь ты по ночи, податель восторга и смерти. Готова ли ты принять от нас жертву?
Внезапно взгляд жрицы остановился на Анне и Адриане. Она повернулась, начала медленно двигаться в их сторону. Чем ближе подходила к ним, тем меньше тумана оставалось в её глазах, тем напряжённее становилась тишина на балконах. В этот момент она действительно была Царицей небесной!
Она остановилась метрах в четырёх от пленников. С такого близкого расстояния было видно, что на щеках величественной красавицы играл румянец, а тело было покрыто потом. Адриан мог чувствовать щемящий запах её секреции. Она не была фантомом, фантастической голограммой, проекцией, но живым человеком, из плоти и крови. Её красота, танец даровали ей власть превыше слов и действий, превыше харизмы Гитлера и Наполеона, гения Эйнштейна и Ньютона. Этой властью была снята голова с плеч Иоанна Крестителя. Этой же властью простая танцовщица Феодора приобрела корону Византийской империи. Красота жрицы сияла теперь перед ними светом яркой утренней звезды и проникала глубже сексуальных инстинктов человеческого рода, глубже разума, эстетики, ибо было что-то божественное в этой красоте, глядя на которую начинает казаться, что люди действительно произошли не от обезьян, а от какого-то несказанно Вышнего Начала — Бога. И вот теперь это красивейшее создание, призванное дарить жизнь, явилось сюда для того, чтобы жизнь отнять. Этот контраст, это нарочитое противоречие, очевидно, возбуждало извращённый инстинкт собравшихся здесь людей.
— Среди нас находятся те, — сказала жрица неожиданно чётким, но мелодичным голосом, — которым сегодня суждено умереть.
Толпа поддержала её приветственным гулом. Жрица подняла руку, и мгновенно наступила тишина. Её глаза были чёрною бездной, в которой тонули сейчас Анна и Адриан, и все эти странно одетые люди, и древние фрески, и огни факелов.
— Они посылают вас в Лабиринт, — сказала она тихо, обращаясь на этот раз только к Анне и Адриану. — Это страшное место. Они хотят, чтобы вы умирали медленно и мучительно, лишаясь рассудка и корчась от боли.
Жрица перевела взгляд на Адриана, который по-прежнему зажимал в ладони рукоятку клинка.
— Но после Танца вы будете свободны — я освобождаю вас. Вы будете свободны в выборе вашей смерти — это и сделает вас властелинами своих жизней. — Она перевела взгляд на Анну, и та должна была признать, что находится в плену чар этой необычной женщины.
— Я объясню вам правила Танца, — жрица посмотрела ей в глаза. — Они очень просты. Лабиринт представляет собой путь жизни и смерти. Вам танцевать не придётся — просто идите за мной, не сворачивая, не оступаясь с пути. Достигнув центра, вы достигнете своей полной свободы от жизни. Это — всё.
Она подняла вверх свою величественную голову в алмазной диадеме и громко сказала, почти крикнула:
— Танец Лабиринта!
— Танец Лабиринта! — тут же откликнулась толпа.
В этот момент откуда-то сверху вырвалась новая волна завораживающей музыки. Жрица подала Адриану и Анне знак, и они пошли за нею, по ступенькам с платформы, в сторону обелиска, туда, где начиналась тропа лабиринта. Жрица шла, танцуя.
Они вплотную приблизились к началу лабиринта, и музыка стихла, а потом заиграла снова, но уже другую мелодию — гибкую и извивающуюся, как лабиринт. Жрица ступила на белую тропу, истёртую за столетия, или, может, тысячелетия своего существования, стопами прекрасных жриц и тех, кто за ними следовал, и поманила за собою Адриана и Анну. Танец Лабиринта начался.
Тело жрицы двигалось с грацией молодой сильной змеи. Она шла впереди, пробиралась по тропе, ни шагу не делая без того, чтобы не пробиться к этому шагу, не заслужить его своими движениями. Наблюдая за нею, Анна чувствовала, что сходным образом она сама когда-то проходила через лабиринты цифр и программ, вытанцовывая, полуинстинктивно, клавишами каждый свой шажок. Это было вдохновение, отточенное опытом.
— Один, — воскликнула жрица, закончив танец первой петли.
— Один! — вторила ей публика.
Жрица скинула с себя окровавленные туфли, которые остались лежать на той тропе, к которой Адриану и Анне было уже никогда не вернуться. У Анны защемило сердце.
Жрица снова ступила на тропу, и её босые ноги оставляли на камне слегка влажные и липкие красные следы. Музыка была иной, да и танец изменился — теперь это был не плавный изгиб змеи, но буйная пляска каких-то примитивных природных сил. Все присутствующие, казалось, были охвачены теперь лихорадкой жизни, которой знобило жрицу. Вслед за жрицей шёл Адриан с коротким мечом в правой руке, а позади двигалась Анна.
