Он ещё долго молился, исследовал своё сердце, и всё больше приходил к внутренней убеждённости в том, что всё случившееся с ним должно было иметь какую-то причину, какую-то цель. Но голова его гудела, и ему тяжело было собраться с мыслями.
Встав с молитвы, он, пошатываясь, подошёл к двери и попытался её открыть, но она не поддавалась. Значит, он действительно находился в тюрьме. Зловоние, исходящее из угла камеры, где стоял большой глиняный горшок, служащий туалетом, подтверждало его грустную догадку.
Пьетро стал стучать. Он хотел знать, каким образом здесь оказался и что сталось с его письмом. Но как ни бил Пьетро в тяжёлую дверь, обшитую листами бронзы, на его стук никто не пришёл. Выбившись из сил, Пьетро опустился на грязную солому, служившую узникам постелью. Делать было больше нечего, и Пьетро лёг на спину, с трудом расправил тело, каждый член которого испытывал сейчас боль. Он закрыл глаза и продолжил свой разговор с Богом, который унёс его далеко за пределы тесной камеры, в мир свободы, в его лесную келью, к его возлюбленным братьям. «Если бы только я смог что-то сделать для них! — взмолился Пьетро. — Господи, пошли нам избавление!»
Из полусна Пьетро вывел звук приближающихся шагов. Лязгнул замок, тяжёлая дверь распахнулась, и в камеру вошёл человек, облачённый как монах, со связкой ключей на поясе и с факелом в руке. «Наверное, — мелькнуло в голове у Пьетро, — я нахожусь в монастырской тюрьме». Пьетро хотел что-то сказать монаху, спросить его о чём-то, но тот не обращал на него никакого внимания, вставляя факел в отверстие в стене.
Вслед за ним в комнату вошёл другой человек — пожилой римлянин, вместе с которым в комнату, казалось, влился особенный воздух. Одет он был просто, но не без некоторой изысканности, так что даже Пьетро, который не был искушён в моде, каким-то образом почувствовал, что эта кажущаяся простота стоит немалых денег. Впрочем, возможно, это чувство исходило не столько из-за одежды, сколько из-за внутреннего величия этого статного старца. Сердце Пьетро затрепетало — он знал, что явился его избавитель. Ему даже показалось, что он видел этого человека раньше — во сне, возможно? Он и сейчас сомневался — не снится ли ему всё это? На всякий случай он ущипнул себя за руку.
Этот быстрый жест не укрылся от седовласого старца. Он тихо улыбнулся, дал знак тюремщику удалиться и пристально посмотрел на Пьетро, который успел подняться на ноги и теперь приветствовал своего гостя низким поклоном.
— Так ты и есть тот самый Пьетро из Мурроне, святой отшельник, человек Божий? — спросил он, с любопытством разглядывая Пьетро, представлявшего собой довольно жалкое зрелище: его волосы и борода скомкались от застывшей крови, под левым глазом красовался огромный, чернеющий синяк, а серая ряса была разорвана в нескольких местах.
Пьетро упал на колени.
— Прошу тебя, Божий человек, кто бы ты ни был, не величай меня так, ибо я вовсе не тот, о ком ты говоришь. Я — человек, грешник, Пьетро, живущий в Мурроне, спасающийся с прочими в горах. Никто не свят, как только Бог!
— А папа? — неожиданно спросил старец.
Пьетро на мгновение замер. Что ответить этому человеку? Скажет он ему, что папа и вправду свят, — и тогда нарушит Слово. Если же признает обратное, ему могла грозить смертная казнь — именно такими вопросами, слышал он, и занималась новоучреждённая Инквизициа. Пьетро должен быть честен, но мудр. Он внимательно посмотрел на старца.
— И за Первосвященника надобно было жертву за грех приносить, — сказал Пьетро.
Старец посмотрел на него с растущим уважением.
— А ты умнее, чем кажешься, Пьетро из Мурроне. И намного опаснее.
Пьетро вздрогнул. Неужели он ошибся? Неужели его подвели его внутренние очи? Старец, заметив его реакцию, дружественно, почти доверительно улыбнулся.
— Меня тебе нечего бояться.
— Кто ты? — осторожно спросил его Пьетро. — Может, я слышал твоё доброе имя?
— Имя моё, и моего отца, наверняка, слышал даже такой затворник, как ты, Пьетро, — снова улыбнулся старец. — Я — кардинал Джованни Колонна.
Пьетро упал на колени и низко склонил голову. Кардинал Джованни Колонна! В ту пору кардиналов было немного, не более двадцати, потому их имена знали все римляне, а о наиболее известных слухи доходили и до самых далёких уголков — пусть даже с большим запозданием.
Колонна-младший — называли его, несмотря на солидный уже возраст. Пьетро прежде слышал и о нём, и о его дяде — знаменитом кардинале Джованни ди Сан Паоло, или Джованни Колонна-старшем, который прославился своей благотворительностью и миротворчеством, но прежде всего — дружбой с Франциском Ассизским. До скита Пьетро доносились также слухи о том, что Колонны в Риме популярнее самого Понтифика, что вызывало, согласно злым языкам, гнев и недовольство папы Григория.
Пьетро не знал того, о чём знал каждый в Риме: что папская булла In Coena Domini являлась, по сути, выпадом против семейства Колонна — отлучением их от Церкви. Но отлучения этого никто всерьёз не принял, и оба Колонна продолжали находиться на самых влиятельных постах в курии. Этот в высшей степени интересный феномен не был обязан своим происхождением терпимости пап, но выстроился благодаря их тонкой политической игре. Дело в том, что у пап был ещё один, не менее грозный и куда более коварный враг — семейство Орсини, которое, в свою очередь, являлось традиционным врагом рода Колонна. Благодаря этим двум родам в папской курии установилось зыбкое равновесие, малейшие колебания которого моментально влияли на общую обстановку в коллегии кардиналов. Всего этого Пьетро не знал и знать не мог.
— Так что же с тобой случилось, Пьетро из Мурроне? — спросил кардинал, поднимая Пьетро с колен и заглядывая ему в глаза.
— Какие-то бандиты напали на меня, избили и украли очень важное письмо.
— И кому оно предназначалось?
Пьетро посмотрел на кардинала.
— Папе, — прошептал он. Разве могли у него быть секреты от такого человека, как кардинал Джованни Колонна? — А как, — с любопытством глядя на старца, — вы узнали обо мне?
Кардинал распахнул свою тонкую тунику и откуда-то изнутри достал знакомый Пьетро листок бумаги.
— Письмо! — воскликнул Пьетро. — Слава Богу! Оно цело!
— Воздай лучше Богу славу за то, что ты сам остался цел, — сказал старец, всё ещё не отдавая Пьетро письма. — Это письмо могло — и может ещё — стоить тебе жизни. И не только тебе одному, как я понимаю из его содержания, но и твоим братьям.
Пьетро вздрогнул. Как? Каким образом он мог подвергнуть опасности своих братьев?
— Если бы это письмо попало к папе, — тихо продолжил старец, — тебя бы тотчас закололи, а твои братья попали бы на самый верх длинного списка еретиков, от коих Его Святейшество стремится избавить Церковь.
Пьетро не верил, не хотел верить услышанному. Почему бы папа вдруг сделался его врагом? И какое отношение к этому имеет письмо? Отвечая на его немой вопрос, кардинал произнёс:
