Кфир склонил голову.
– Я все понял, Учитель. И больше не стану записывать.
Настроение у хозяина улучшалось. Но полностью досада еще не прошла.
– Говорил ли я тебе, что сон сродни смерти?
– Говорили, Учитель.
– Так зачем же ты укорачиваешь свою жизнь?
– Я постараюсь вставать раньше, – пообещал Кфир.
Он знал, что сейчас начнется каждодневный экзамен, и не ошибся. Мар-Самуил подошел к медицинским инструментам и аккуратно, пожалуй, даже нежно, положил на них свою высохшую руку, обтянутую морщинистой пергаментной кожей.
– Что за нож сей, каково его предназначение?
Кфир еле заметно улыбнулся:
– Трепан это. А предназначен для вскрытия черепной коробки.
Вопрос был легкий, ученик понимал, что старик начнет перебирать весь свой инструментарий, хотя прекрасно понимал, что Кфир все это знает. Поэтому он решил сам задать вопрос, который его давно интересовал:
– Учитель, а вы когда-нибудь вскрывали череп? Что там?
Мар-Самуил нахмурился:
– Ты опять меня перебиваешь! – но, помолчав, заговорил: – Да, вскрывал. Вот именно этим ножом, лет десять назад. У торговца Вандербара страшно болела голова, травы, заклинания, молитвы не помогали. Он сам дал согласие на трепанацию. Я вскрыл ему темя в двух местах…
– И что там было?
– А что там было! У Вандербара там было то же самое, что и у всех нас. Мозг. Я же говорил тебе о нем.
– О да, о да! Но какой он, этот мозг?
– Серый, в извилинах…
– Учитель, вам удалось вылечить Вандербара?
Старик вновь отвернулся от своего ученика и произнес:
– Да.
– Значит, боль у него прошла?
После короткой паузы последовал ответ:
– Не знаю.
– Почему?
– Потому что сразу после операции он умер!.. Мне понятна твоя хитрость, ты этими вопросами хочешь отвлечь меня от утреннего экзамена! А это что за нож?
– Нож для обрезания и кесарева сечения после смерти матери во спасение плода.
– Это?..
– Ланцет для кровопускания.
– А это что такое?
– Пила для ампутаций.
Старик не хотел показать, что доволен своим учеником, но Кфир понимал его состояние. Они стояли друг против друга и молчали. И вдруг Мар-Самуил произнес:
– Покажи мне его!
– Кого? – искренне удивился ученик.
– Перстень.
Сердце Кфира екнуло.
– Какой перстень? Я не знаю никакого перстня, – произнес он, рассматривая потрескавшиеся доски пола.
– Ты не умеешь врать, Кфир. Это плохо для лекаря и предсказателя. Если ты знаешь, что человек вот-вот умрет, говори, что он скоро поправится, да так, чтоб несчастный тебе поверил… Когда тебя привез тот, чье имя лучше не произносить всуе, на твоей руке был перстень. А потом ты его не надевал. И мне все стало ясно!
Юноша молчал.
– Так где он? Покажи!
Кфир все еще колебался.
– Ну же!
Парень расстегнул рубаху, достал из маленького мешочка перстень и протянул Мар-Самуилу.
– Нет, нет! – отшатнулся тот и спрятал руки за спину. – Я хочу лишь взглянуть, не больше…
Мар-Самуил приблизил свои подслеповатые глаза к ладони ученика, на которой покоился оскалившийся лев с черным камнем в пасти. Казалось, что лев и чернокнижник рассматривают друг друга, а может, и безмолвно переговариваются. На лице Учителя играли блики от невидимого огня, глаза закрылись, как будто он впал в транс. Через минуту он вздрогнул и пришел в себя. Затем медленно произнес:
– Так вот он какой! Довелось не только услышать о нем, но даже узреть… Как он у тебя оказался?
Этого вопроса Кфир боялся больше всего.
– Долгая история, – замялся он и надел перстень на палец. Теперь не надо скрывать то, что стало явным.
– Когда-нибудь потом расскажу… А как вы узнали о перстне? Что вам, учитель, о нем доводилось слышать?
– Долгая история, – усмехнулся старый чернокнижник. – Как-нибудь потом расскажу…
Они оба рассмеялись, и Мар-Самуил сказал:
– Пошли завтракать.
По крутой скрипучей лестнице они спустились вниз и вошли в небольшую трапезную. Двадцатипятилетняя Дебора и шестнадцатилетняя Зуса как раз расставляли посуду, и ячневая каша, политая сверху каким-то соусом, источала из большого глиняного горшка аппетитный аромат. Зуса бросила быстрый взгляд на Кфира и нарочито громко загремела посудой так, что служанка испуганно уставилась на свою молодую хозяйку. Она тоже была неравнодушна к симпатичному молодому юноше, но действовала более смело и напористо: подмигивала, прижималась всем телом в узком коридоре, а один раз даже схватила за то место, прикосновение к которому воспламеняет любого мужчину.
Но Кфир оставался равнодушным и к прямолинейным заигрываниям Деборы, и к горячим взглядам Зусы. Вместо ответного порыва, влечения или возбуждения он испытывал стыд и тоскливое ощущение мужской несостоятельности. Пусть горит в аду проклятый примипил
[11]
Авл Луций, который всю рабскую жизнь Кфира использовал его как женщину! И хотя эта скотина получила по заслугам, мужское существо юноши не восстановилось, как сломанный стебель молодого цветка не срастается после того, как сгинул тот, кто его сломал.
Девушки считали, что ученик холоден и высокомерен, на самом деле он не испытывал к ним влечения, они не будоражили его существо. Поэтому вынужден был оставаться подчеркнуто холодным и равнодушным. Тем более что уже имел печальный опыт проверки собственной мужской силы.
Однажды в Риме, во время сатурналий
[12]
, другие рабы затащили его в лупанарий
[13]
. Работали там тоже рабыни, которые резко отличались от красивых, ухоженных, пахнущих благовониями гетер, услугами которых пользовались патриции и военная знать. Доставшаяся ему женщина была немолода, неряшливо одета, от нее неприятно пахло. Она села на лежанку, поджала согнутые в коленях ноги и положила на них подбородок. Кфир просто не знал, как это надо делать, с чего начать. Она не возбуждала его, и он понял, кто в этом виноват. Его хозяин – похотливая грязная свинья, так часто терзавший его тело. Посидев, женщина легла, и они уснули. Утром она исчезла, а жизнь раба вошла в привычное противоестественное русло. И он уже не знал, кем является по своей сути – мужчиной или женщиной.
