– Здравствуйте, товарищ Передовик Пятилетки! – с легкой иронией поздоровался Бернштейн. – Все равняюсь на вас, пытаюсь брать пример, да не получается никак…
– Сашка, ну почему мы все время тебя должны ждать?
В отличие от неряшливо одетого Бернштейна, Граф выглядел безупречно, полностью оправдывая свое прозвище. Ухоженный сусальный брюнет лет тридцати, с небольшой аккуратной бородкой, придававшей ему иконописный вид. Богатый халат из темно-вишневого бархата открывал тщательно отглаженную, кипенно-белую рубашку с тщательно завязанным бордовым галстуком, из-под слегка подвернутых рукавов выглядывали накрахмаленные манжеты с рубиновыми запонками. Зауженные кремовые брюки с широкими обшлагами и острыми «стрелками» ниспадали на зеркально блестящие черные туфли. Ни одна из перечисленных вещей не имела отношения к легкой промышленности Советского Союза и не продавалась даже в московских комиссионках.
– Ничего, Феликс, не умрете, – раздраженно буркнул Александр Исаакович, и это раздражение было вызвано не столько недовольством хозяина, сколько его внешним видом. – А кое-кто и умрет! Я тут такие вещи узнал…
– Не гони волну, Сашка! – поморщился хозяин и провел ладонью по длинным волосам цвета воронова крыла, вроде бы небрежно спадающим по обе стороны лица. На самом деле эта небрежность была изобретательно продумана и добивалась специальной стрижкой и тщательной укладкой.
Бернштейн обратил внимание на ухоженные руки и отполированные ногти.
– А ты, я смотрю, выводов не делаешь… Парикмахер домой по-прежнему приходит, маникюрша… Не боишься? Или тебе две жизни намерено?
Граф улыбнулся.
– А сие, дорогой Александр Исаакович, никому не известно. Кроме того, кто сам и намеряет, – он многозначительно возвел глаза вверх и подтолкнул товарища в спину. – Проходи, заждались уже…
Бернштейн кошачьей походкой вошел в гостиную, по привычке потирая руки и быстро поглядывая по сторонам, будто фотографируя то, что называлось «жизнью не по средствам». В просторной комнате с полированной мебелью, фарфоровыми сервизами в «горке», хрустальной люстрой и коврами – на стенах и на паркетном полу, за покрытым белой скатертью и обильно уставленным столом сидели двое.
Реставратору художественного музея альбиносу Охотникову, с его белыми ресницами и красными, вечно воспаленными глазами, было слегка за сорок. Сухомлинов был почти его ровесником, но выглядел старше, на все пятьдесят – сухощавый, редкие седые волосы набриолинены и аккуратно зачесаны назад, а серые глаза спокойно и внимательно осматривали попеременно то одного, то другого приятеля, будто выискивали в них какую-то червоточинку. Оба лоснились от самодовольства, а важностью осанки и властными лицами напоминали советских или партийных руководителей районного звена. И одевались соответственно: шитые в ателье строгие костюмы, белые сорочки, обязательные галстуки…
До уровня Графа они, конечно, не дотягивали, но Бернштейна явно превосходили, и если оценивать по внешнему виду, то Александр Исаакович мог сойти за жалкого просителя, безуспешно просиживающего у них в приемных. На самом деле это было не так: из собравшейся здесь четверки в мире «черных коллекционеров» Ленинграда самым богатым и влиятельным считался именно Бернштейн, за ним следовал Игорь Петрович Охотников, затем шел Петр Лукич Сухомлинов, а Граф занимал последнее место, как по состоянию, так и по авторитету, ибо любил «колотить понты», что среди серьезных людей не приветствуется. Правда, Граф был и самым молодым, так что у него еще все было впереди.
– Здравствуйте, дорогие дружочки! Здравствуй, Игорек! Здравствуй, Петенька!..
Александр Исаакович тепло и торжественно поручкался с коллегами. Те явно затомились ожиданием, но виду не подали и отвечали крепкими рукопожатиями и дружескими улыбками.
– И ты, Феликсюшка, здравствуй поближе, – повернулся Бернштейн к хозяину. – А то в прихожей и не поздоровались толком!
– Присаживайся, присаживайся, Александр Исаакович, блюда стынут, – сказал тот, пожимая протянутую руку. – Игорь с Петром уже слюной исходят. Да и я, признаться изголодался… Прошу не стесняться, мы не в ресторане, поэтому у нас самообслуживание…
Широким приглашающим жестом он обвел богатый стол: на нем были выставлены такие деликатесы, которые можно достать только в спецраспределителе обкома партии, и то не в общем буфете, а лишь в секретарском секторе: балык, отварная осетрина, копченая колбаса, окорок, шпроты и крабы, черная икра… А под большими мельхиоровыми колпаками ждали своей очереди горячие блюда, и вряд ли это был привычный советскому труженику гуляш, макароны по-флотски или котлеты…
Четверо мужчин, наконец, расселись, потянулись к бутылкам и закускам, серебряные вилки и ножи застучали по фарфоровым тарелкам, наполнились рюмки и бокалы.
– За встречу!
Тонко прозвенел благородный хрусталь. Все выпили и принялись с аппетитом закусывать.
– А чего ты нас в своем любимом «Сайгоне» не собрал? – спросил вроде невзначай Бернштейн. – Или в «Астории»? Бедная твоя Лялечка, видно, всю ночь готовила…
– Не смеши, Александр Исаакович! – махнул рукой хозяин. – Лялька моя не по этой части…
Все сделали строго индифферентные лица, чтобы не заострять тему.
– Терентьич все сготовил – повар из «Астории»! Гошка, официант ихний, привез да стол накрыл. А в кабак нам вместе зачем идти? Чтобы афишу нашей дружбе сделать? Под фотоаппараты ОБХСС подставиться? Да под «Конторские» микрофоны? Нет уж! Я и Ляльку к теще отправил, и Галину Ивановну, домработницу, отпустил. Дома, без лишних глаз, нам спокойней и веселей общаться…
– Слышу голос не мальчика, но мужа, – согласно кивнул Александр Исаакович. – А где ты достал столь красивые бутылки, Феликс? В «Березке» таких нет, только «Белая лошадь». Это что, тоже виски?
– Конечно. Причем очень хороший. Мой прапрадед, князь Юздовский, говаривал: «Лучше трезвым ходить, чем абы что пить…» И я полностью с ним согласен. У меня в крови вообще сохранилось немало фамильных привычек…
– Многие из них вредны в советской России, – сказал Бернштейн. – Например, контакты с иностранцами. А ведь если виски не из «Березки», то его привез кто-то из знакомых англичан или, что еще хуже, американцев… Кстати, я хотел вам рассказать про Косого с Червончиком…
– Да знаем мы все! – досадливо махнул рукой Охотников. – По восьмерику ребятам дали, а потом на пересуд дернули, да по пятнашке влепили. Они же во все газеты попали как злостные валютчики! Жаль Димыча, он к ним случайно прилепился и теперь идет в одной связке. Так бы получил лет шесть, как обычно, уже бы треть отсидел! Давайте за ребят! Ах, хороша экспортная «Столичная»! Чистая…
– Ты бы лучше виски пил. Под икорку очень здорово, – посоветовал хозяин, обнюхивая с видом знатока хрустальный стакан, наполненный до половины золотистым напитком.
Снова рюмки издали мелодичный звон, мужчины выпили. Тоненький, почти прозрачный ломтик балыка повис на вилке альбиноса. Он полюбовался им и отправил в рот.
