– Да смилостивится надо мной Великий Шейх, – слабым голосом произнес он. – Очевидно, я опьянел и потерял сознание… И сейчас не имею сил, чтобы приветствовать лучезарного владыку надлежащим образом…
Ибн Саббах покачал головой.
– Ты не опьянел и не терял сознания. Я попросил Пророка приоткрыть тебе двери рая. Ты не первый и не последний, кто смог, оставаясь в живых, побывать в райских кущах. Хорошо ли тебе было в раю?
– О да, великий! Это самые лучшие минуты в моей жизни!
– Если ты погибнешь в бою за дело веры, ты снова попадешь туда, уже навсегда! Знай это и ничего не бойся на грешной земле!
– В моем сердце нет страха, о величайший!
– Хорошо! Я вижу, что твой дух крепок, а преданность твоя безгранична, ты настоящая стрела братства ассасинов. И я посылаю тебя в трудную цель. Имя ей – главный визирь султана Низам аль-Мульк. Уверен, что ты не промахнешься! Ибо это он управляет султанатом. И он вынашивает планы нападения на Аламут!
– Я не промахнусь, о величайший!
– Иди! План разработаете с Абу. Все необходимое он предоставит по твоему первому слову!
Глава 4
Убить визиря
Низам аль-Мульк открыл глаза. Солнце взошло недавно, но его лучи уже успели раскалить воздух. Подушка была влажной от пота, он пропитал и длинную ночную рубашку. Чего ждать от хаурвата
[56]
, кроме пекла, знойных песчаных бурь и головной боли?
«Кстати, этот месяц должен быть посвящен целительству и милосердию, – мысленно усмехнулся великий визирь. – Что ж, сегодня я кое-кого исцелю и без милосердия не оставлю своих верных подданных…»
Визирь дважды хлопнул в ладоши, и в дверях появился черный, как смоль, слуга с серебряным тазом в руках. Следом шла девочка, она несла кувшин. Сколько ей? Десять лет, одиннадцать? Слишком юна, но недозрелый персик лучше перезрелой груши. Она досталась визирю во время последнего похода по усмирению восстания в провинции. Бунт быстро подавили, а предводителя и двух его сыновей казнили. Три головы доставили в шатер визиря в травяном мешке. В старшей он узнал местного правителя, тот недавно приезжал с отчетом и произвел приятное впечатление. Низам аль-Мульк поинтересовался: действительно ли он руководил бунтовщиками? Но командир конной сотни только развел руками:
– Трудно сказать. Но в любом случае он отвечает за свою провинцию.
И добавил:
– Там три его жены и дочь.
– Покажите.
Жены визиря не заинтересовали, а вот девочку он забрал себе. У него было много наложниц, но сознание того, что он тискает в мокрой от пота постели совсем юную дочь своего подчиненного, добавляло ощущениям остроту, как перец мясу.
Низам аль-Мульк не ел много за завтраком. Сытная пища расслабляла его, клонила ко сну, лишала энергии и решительности. Поэтому он выпил лишь пиалу чая со свежей ароматной лепешкой и направился в тронный зал.
Вскоре он, в шитом золотыми нитями халате, чалме с огромным изумрудом и с перламутровыми четками в руках, занял свое место на мягких подушках под богатым шелковым балдахином. Чернокожие рабы тут же принялись обмахивать его опахалами из страусиных перьев, а склонившийся в поклоне старший писарь негромко напомнил, что его высочайшую особу уже более двух часов дожидается визирь Саид аль-Кутуз.
– Что ж, пусть войдет, – усмехнулся аль-Мульк. А про себя подумал: «Этот гордец всегда считал себя равным мне. Посмотрим, как он будет держаться сегодня…»
Вошедший меньше всего напоминал гордеца. Это был уже немолодой, согбенный горем человек, он утратил сановитую осанку и, несмотря на богатые одежды, производил впечатление жалкого просителя-простолюдина. Подойдя ближе, он тяжело опустился на колени, извлек из складок халата туго набитый кошелек и положил у ног великого визиря. Потом бросил на него взгляд и стал поспешно снимать с пальцев драгоценные перстни.
– Не надо, Саид. Разве деньгами можно искупить вину твоего сына? Аллах свидетель, я расстроен так же, как ты. Прости, но ты плохо его воспитывал…
– Великий визирь, это гнусная клевета! Мой сын не мог желать султану ничего плохого! Зачем ему участвовать в заговоре? Даже сам султан Маликшах – да продлит Аллах его дни! – не верит этому мерзкому доносу!
– Это не донос Саид, это признание, полученное под пытками! Оно куда весомей доноса!
Аль-Кутуз распластался на полу.
– Пощади его, Низам! Ради нашей многолетней дружбы. Мы с тобой столько лет входили в государственный совет… Ты знаешь, что это единственный мой сын, мой наследник. Скажи, если он погибнет, зачем тогда я жил?!
Аль-Мульк сурово свел брови.
«У меня вообще нет детей. Так значит, Аллах вообще обрек меня на пустое существование?! Значит, я зря жил?! Ты говоришь о нашей многолетней дружбе, но ни одно предложение в Совете не было поддержано тобой! Ты делал все, чтобы подорвать мой авторитет! А теперь говоришь о дружбе», – шевелились в голове злые мысли.
– Ты знаешь о происшествии в городе Сава? – нарушил он тяжелое молчание. – Проповедники хашшашинов убили муэдзина, и я велел казнить их предводителя, хотя они всегда мстят за своих. Но правосудие главнее всего!
– Умоляю!.. Ты гораздо выше меня и всегда был выше, хотя я этого не понимал, – жалобно просил Саид, прибегая к последним аргументам.
Низам аль-Мульк опустил глаза и принялся перебирать свои четки. Он всегда делал так перед принятием важного решения, как бы спрашивая совета у Создателя.
– Хорошо, Саид. Твоему сыну была уготована позорная смерть на плахе. Но голова его не будет отделена от тела. Он умрет быстрой и легкой смертью, и толпа не будет взирать на его позор. Это все, что я могу сделать для тебя. Как ты говоришь, во имя нашей дружбы…
Саид с трудом поднялся и тяжело пошел к выходу, как побитая собака. И это была минута торжества его давнего недруга.
* * *
Но настроение испортилось во время заседания Дивана
[57]
. По мере того как писарь читал доносы со всех концов султаната, Низам аль-Мульк мрачнел все больше и больше. Старец Горы отказался платить налоги, его убийцы проникают сквозь высокие заборы и строгую стражу, убивая руководителей провинций, судей и высокопоставленных чиновников.
Его взгляд рассеянно блуждал по лицам уверенно рассевшихся на коврах шести визирей, членов государственного совета. Каждая неприятная новость встречалась ими покачиванием головы, вздохами и цоканьем языка. И это раздражало аль-Мулька, понимавшего, что, в сущности, всем глубоко наплевать на дела в султанате: каждый мечтает быстрее возвратиться в свой дом, жирно поесть, устроить соколиную охоту или состязания в стрельбе, а потом и удалиться на женскую половину…
