Констебль послушно снял плащ и отнес в посудомойню. Человек семейный и домовитый, он обычно знал, что нужно сделать, без напоминаний, но новости, которые он принес, вымели из головы наставления матери и жены.
— Еще один, сэр, — сообщил он тихим голосом, вернувшись на кухню и протягивая Питту ведерко с водой, за которым тот уже собрался потянуться. — И все даже хуже, чем прежде.
Питт и так догадался, почему пришел констебль, но слышать такое определенно не хотелось. Пока же слова не прозвучали, оставалась надежда, что повод все-таки другой.
Давление на него нарастало: вновь к нему заходил Этельстан, газеты нагнетали панику. И он знал, что Шарлотта, пусть и прикидывалась невинной овечкой, использовала социальные контакты Эмили, чтобы выяснить имена женщин Макса и подробности жизни Берти Эстли. Если бы он обвинил Шарлотту во лжи, началась бы ссора, которая могла навредить им обоим. Кроме того, он не мог доказать свою правоту. Просто знал ее достаточно давно, чтобы понимать, что в такой ситуации она не будет сидеть сложа руки. И он хотел найти Акрского рубаку раньше, чем она!
Питт все еще стоял посреди кухни с ведерком в руке.
— Хуже?
— Да, сэр. — Голос констебля дрогнул. — Я служу в Акре с тех пор, как пришел в полицию, но никогда не видел ничего подобного.
Томас налил воду в кастрюльку. В воздух поднялся ароматный пар. Питт достал половину батона из большого деревянного ларя. Что бы ни ждало его, ужасное или еще ужаснее, в холодное зимнее утро встречаться с этим на пустой желудок не стоило.
— Кого убили?
Констебль протянул Питту нож для резки хлеба.
— Мужчину. Судя по содержимому карманов, его звали Эрнест Поумрой. Его нашли на ступенях у двери приюта. Он называется «Сестры милосердия» или что-то такое. Не католический — официальной церкви, — торопливо объяснил он. — Женщина, которая его нашла, никогда не будет прежней. Она билась в истерике, бедняжка, побледнев, как полотно, и орала в голос. — Он покачал головой, словно все еще не мог в это поверить, и принял из рук Питта фаянсовую кружку с чаем. Автоматически сжал в ладонях, чтобы согреть онемевшую плоть.
Томас порезал хлеб и положил ломти на плиту, чтобы поджарить. Взял две тарелки, масло из холодной кладовой, джем. Попытался представить себе женщину, посвятившую себя добрым делам — уходу за бездомными и заблудшими. Она не могла не привыкнуть к смерти, в Девилз-акр это обычное дело. И непристойности окружали ее со всех сторон, но, возможно, она никогда не видела голого мужчину… даже не представляла себе, как он выглядит.
— Его изуродовали? — задал он ненужный вопрос.
— Да, сэр. — Констебль помрачнел, вспомнив увиденное. — Порубили на куски… в каком-то смысле… ну… его словно рвал какой-то зверь… с когтями. — Он глубоко вдохнул, на шее вздулись вены. — Словно кто-то пытался голыми руками оторвать его хозяйство.
Констебль не ошибся — действительно, все стало хуже. Берти Эстли нанесли только поверхностную рану, лишь обозначив стремление отрезать половые органы. Вернулась мысль, что Берти — жертва другого убийцы, что Бью Эстли увидел шанс занять место брата, свалив вину на безумца, который далеко заступил за границу человеческих приличий. Эту мысль он ранее отгонял, потому что ему нравился Бью. Близко он его не знал, но тем не менее чувствовал, что человек он хороший.
Гренки задымились. Питт ловко перевернул их и отпил чая.
— Его тоже убили ударом ножа в спину? — спросил он.
— Да, сэр, примерно в то же место, что и остальных, с той же стороны от позвоночника и под лопатку. Должно быть, умер сразу, сэр. — Лицо констебля скривилось. — Кто же делает такое, мистер Питт? Это что-то нечеловеческое.
— Тот, кто верит, что его обидели сверх всякой меры, — ответил Томас. Слова словно сами слетели с языка.
— Думаю, вы правы, сэр. И у вас горит гренок.
Питт снял с плиты оба гренка и передал один констеблю. Тот взял, с удивлением и благодарностью. Он не ожидал получить завтрак, пусть и в виде подгоревшего гренка. Съел его стоя. Хороший хлеб, вкусный джем.
— Может, если бы кто-то убил мою маленькую девочку, я бы захотел, чтобы он умер мучительной смертью, — говорил констебль с набитым ртом. — Но я бы никогда… уж извините, сэр… не стал бы вырывать его хозяйство.
— Могло зависеть о того, как бы он убил твою девочку, — ответил Питт, потом нахмурился, и гренок выпал из руки, словно «картина», нарисованная воображением, повергла его в дикий ужас. Он подумал о Шарлотте и своей дочери, Джемайме, спящих наверху.
Констебль смотрел на него, его светло-карие глаза округлились.
— Полагаю, вы правы и в этом, сэр, — едва слышно прошептал он.
Сверху не доносилось ни звука. Шарлотта не шевельнулась, когда он вставал, лишь в детской горел ночник.
— Вам лучше доесть завтрак, сэр, — предложил констебль, умудренный житейским опытом. Знал, что целый день на пустой желудок — удовольствие маленькое. — И оденьтесь потеплее. Надеюсь, вы не подумаете, что я лезу не в свое дело…
— Нет, — рассеянно ответил Питт. — Нет. — Поднял гренок и доел его. Побриться он уже не успевал, но мог допить чай и последовать совету констебля: тепло одеться.
Труп ужасал. Томас не мог представить себе ярости человека, сотворившего такое с себе подобным.
— Ладно. — Питт медленно поднялся. Он уже увидел все. То же самое, что и прежде, только хуже.
Эрнест Поумрой выглядел очень даже обыкновенно, разве что рост не дотягивал до среднего. Одежда неприметная, из хорошей материи, но далеко не модная. Лицо худое, простоватое. Питт не мог сказать, отличало его при жизни обаяние или остроумие. Если и так, то эти особенности натуры внешне ничем себя не проявляли.
— Вы знаете, откуда он пришел? — спросил он.
— Да, сэр, — без запинки ответил сержант. — В карманах найдены несколько писем, и все такое. Сибрук-уок. Очень пристойный район, примерно в двух милях отсюда. Моя сестра служит у леди, которая живет неподалеку. Небогатый, но респектабельный, если вы понимаете, о чем я.
Питт прекрасно понимал, о чем он. Существовала достаточно большая прослойка людей, которые предпочитали есть лишь хлеб с подливой и сидеть в холодном доме, но не тратить лишнего, особенно на слуг. Питт соглашался признать, что экономное питание — вопрос вкуса. Конечно, человек мог делать вид, что не чувствует холода, но отсутствие слуг уже говорило о бедности. Неужели Эрнест Поумрой удрал от печальной прозы жизни, чтобы провести несколько часов, ни в чем себе не отказывая? Да вот только умер здесь, на этой грязной и обманчивой улочке…
— Я понимаю, о чем вы, — ответил он. — Надо кого-то вызвать для опознания. Лучше не жену… если удастся найти кого-то еще. Может, у него есть брат или… — он вновь взглянул на лицо; Поумрою, пожалуй, под пятьдесят, — …или сын.
— Мы это выясним, сэр, — кивнул сержант. — Не хотел бы показывать его любой женщине, пусть даже она увидит только лицо. Однако… как получится. Вы поедете к жене, сэр?
