Обвинения наставника больно ужалили Питта. Они были несправедливыми. Он арестовывал Джерома, потому что обилие улик не позволяло оставить его на свободе. Это решение было вынужденным; оно не имело никакого отношения к корыстным интересам самого инспектора. Было бы непростительной ошибкой оставлять Джерома на свободе.
— Годфри Уилбурн показал, что вы неоднократно приставали к нему, демонстрируя гомосексуальные наклонности, — строго произнес Питт. — Мы не можем оставить без внимания такое серьезное заявление.
Джером побледнел и как-то весь обмяк, словно осознав наконец в полной мере весь ужас своего положения.
— Это немыслимо! Это… это… — Он вскинул руки, словно собираясь закрыть лицо, но тотчас же безвольно их уронил. — О господи… — Наставник обернулся, но Гилливрей с решительным видом встал у двери.
Питт вновь почувствовал себя неуютно: разве не смог бы такой великолепный актер, настолько тонко и полно владеющий мастерством перевоплощения, гладко идти по жизни, изображая бесконечное обаяние? Джером сумел бы добиться для себя гораздо большего, чем то, чем он обладал сейчас; его влияние было бы огромным, если бы он приправил свое поведение дружелюбием или толикой юмора, вместо того чтобы ограждать себя стеной напыщенности, как он упорно вел себя с Питтом.
— Сожалею, мистер Джером, но мы вынуждены забрать вас с собой, — беспомощно произнес инспектор. — Для всех будет лучше, если вы без сопротивления последуете за нами. В противном случае вы только сделаете себе хуже.
Наставник поднял брови, давая волю изумлению и гневу.
— Вы угрожаете мне насилием?
— Нет, разумеется, — в бешенстве ответил Питт. Это предположение было нелепым и абсолютно несправедливым. — Я лишь хочу избавить вас от ненужных унижений. Вы предпочитаете, чтобы вас тащили силой, вырывающегося и вопящего благим матом, на глазах у кухарок и лакеев?
Лицо Джерома вспыхнуло, однако он не нашелся, что сказать в ответ. Этот кошмарный сон развивался слишком быстро; наставник судорожно барахтался, все еще стараясь что-либо возразить на главное обвинение.
Питт шагнул к нему.
— Я к Годфри и пальцем не прикоснулся! — воскликнул Джером. — Я ни к одному из них никогда и пальцем не прикоснулся! Это гадкая клевета! Позвольте мне поговорить с ним — и все сразу же встанет на свои места!
— Это невозможно, — твердо ответил Питт.
— Но я… — Резко дернув головой, Джером застыл. — Инспектор, я позабочусь о том, чтобы вас за это строго наказали. У вас не может быть никаких оснований для подобного обвинения, и если бы я был человеком состоятельным, вы бы ни за что не посмели так со мной обращаться! Вы трус — как я уже говорил! Жалкий, презренный трус!
Была ли в этих словах правда? Не было ли то чувство, которое Питт ошибочно принял за сострадание к Уэйбурну и его семейству, на самом деле лишь облегчением, обусловленным тем, что ответ дался так легко?
Встав по обе стороны от Джерома, полицейские проводили его по коридору, через дверь, обитую зеленой байкой, на кухню, затем вверх по лестнице и на улицу, к поджидавшему извозчику. Если бы кто-то и обратил внимание, что они вошли в парадную дверь, а вышли через черную, это, скорее всего, списали бы на то, что сначала им был нужен лично сэр Энсти. А если проследить за тем, каким путем кто-то входит в дом, удается не всегда, то указать, каким путем этот дом нужно покинуть, не составляет никакого труда. Кухарка одобрительно кивнула. Давно уже пришла пора поставить этих полицейских на место. А к наставнику кухарка никогда не питала теплых чувств: напыщенный, высокомерный, ведет себя как джентльмен только потому, что умеет читать по-латыни — если от этого может быть хоть какой-нибудь прок!
Все трое не проронили ни слова до самого полицейского участка. Там задержание оформили по всем правилам, и Джерома препроводили в камеру.
— Вам пришлют одежду и туалетные принадлежности, — тихо произнес Питт.
— Как все цивилизованно — вы говорите совсем как рассудительный человек! — насмешливо заметил Джером. — И где я якобы совершил это убийство? Помилуй Бог, в чьей ванне я утопил несчастного мальчишку? Едва ли в его собственной — даже вам такое не могло прийти в голову! Даже не буду спрашивать вас почему. В вашей голове может родиться столько гнусных поводов, что мне плохо станет. Но мне все-таки хотелось бы знать, где? Вот что мне хотелось бы выяснить.
— Как и нам, мистер Джером, — ответил Питт. — По очевидным причинам, как вы сами сказали. Если у вас есть желание поговорить об этом, буду вам очень признателен.
— Такого желания у меня нет!
— Кое-кто…
— Эти кое-кто, вне всякого сомнения, виновны! Я нахожу весь этот кошмар отвратительным. Вы очень скоро обнаружите свою ошибку, и тогда я потребую, чтобы вас примерно наказали. Я не виновен в смерти Артура Уэйбурна и вообще во всем том, что с ним произошло. Я бы предложил вам поискать подобного извращенца среди людей его же общественного положения! Или я требую от вас слишком большого мужества?
— Я и поискал! — нанес ответный удар Питт, в конце концов выведенный из себя. — И пока что нашел лишь утверждение Годфри Уэйбурна о том, что вы к нему приставали! Похоже, что у вас есть слабость, которая могла бы послужить мотивом, и у вас была возможность. Ну, а средство очень простое — вода, она есть у любого.
На этот раз в глазах Джерома мелькнул страх — всего одно мгновение, прежде чем его погасил рассудок, — однако вполне настоящий. Этот характерный вкус нельзя было ни с чем спутать.
— Ерунда! Я был на концерте.
— Но никто вас там не видел.
— Я хожу на концерты слушать музыку, инспектор, а не для того, чтобы заводить глупые разговоры с едва знакомыми людьми и мешать им получать наслаждение своими просьбами высказывать мне такие же пустые банальности! — Джером презрительно смерил взглядом Питта как человека, который не слушает ничего лучше пьяных песен в пивной.
— И в этих ваших концертах не бывает антрактов? — тем же самым ледяным тоном спросил Питт. Обладая высоким ростом, он вынужден был смотреть на Джерома сверху вниз. — Это ведь вполне естественно, так?
— Инспектор, вы любите классическую музыку? — В голосе наставника прозвучало резкое язвительное недоверие. Возможно, порожденное стремлением защититься. Джером нападал на инспектора, на его ум, опыт, рассудительность. И это было вполне объяснимо; отчасти Питт даже сочувствовал ему. Однако в целом подобная высокомерная снисходительность больно его задела.
— Я люблю фортепианную музыку, исполненную хорошо, — ответил он, глядя Джерому в глаза. — И, бывает, мне нравится скрипка.
На какое-то мгновение между ними установилась родственная связь, приправленная удивлением; затем Джером отвел взгляд.
— Значит, вы ни с кем не разговаривали? — Питт вернулся к допросу, к неприглядной реальности настоящего.
— Ни с кем, — ответил Джером.
