– Кто я? – спросил он, все еще кашляя. – Глава семейства? Нет, что вы! Упаси бог!
– Но я полагал, – начал сбитый с толку Чигринский, – так как вы единственный мужчина в доме…
– Ах, вот вы о чем! – Казимирчик явно успокоился и повеселел. – Нет, глава семьи – моя племянница. Я, гм, просто тут живу, потому что так удобнее.
– О! – только и мог вымолвить Чигринский. – Простите, я не знал.
Хорошенькая Машенька внесла поднос с графинчиком и закуской. Казимир оставил сигару и энергично потер свои маленькие белые ручки.
– Ступай, Машенька, – сказал он, весело блестя глазами. – Если ты понадобишься, мы тебя позовем.
В последующие несколько минут было слышно только бульканье льющейся жидкости, стук вилок и энергичное жевание.
– Каковы грибочки-то, а? – заметил Казимир, который вспомнил о своих обязанностях хозяина и решил подать вежливую реплику.
– И не говорите, – степенно отвечал Чигринский. – Ваше здоровье, пан Казимир, и здоровье вашего почтенного семейства!
– Я, собственно, не женат, – не понятно к чему сообщил Казимир. – Но вы правы: Адочка и ее дочь – моя семья. – Он чуть не прослезился от умиления и вслед за этим лихо опрокинул залпом полную рюмку водки.
– Вам очень повезло с семьей, – искренне сказал Чигринский.
– Мне? – изумился Казимирчик. – Ах, ну да! Конечно.
– Я только не понял. – Дмитрий Иванович доверительно наклонился к собеседнику: – Ваша племянница…
– Да? – рассеянно молвил Казимирчик, поддевая на вилку соленый груздь.
– Вы бы не могли рассказать мне о ней подробнее? Просто мне так неловко, я же почти ничего о ней не знаю. Только то, что она занимается благотворительностью.
– Кто, Амалия? – вытаращил глаза Казимирчик. – Ах, ну да! Благотворительность, это… Ну да, ну да. Но, конечно, ее работа куда сложнее.
– Так у нее есть работа? – заинтересовался Чигринский.
Казимирчик важно поднял указательный палец.
– Это секрет, – громким шепотом сообщил он. – Ни-ни-ни. Ни слова, иначе с меня снимут голову. – Ясновельможный пан потряс графин, в котором ничего уже не оставалось, заглянул внутрь и озадаченно нахмурился. – Что такое, уже все?
– Безобразие! – поддержал его Чигринский. – Пора повторить.
– И в самом деле, – обрадовался Казимирчик и дернул за звонок. – Машенька! Повторить!
Машенька впорхнула в комнату, послала Чигринскому укоризненный взгляд и унесла поднос с опустевшей посудой. На смену графинчику с водкой явился графин с наливкой.
– А вот это из нашего имения, – сообщил Казимир. – Ух, как там наливку делают! – Его лицо сияло, он явно был на седьмом небе от счастья.
«И зачем такому остолопу музыка? – подумал Чигринский, нахохлившись. – Принесли ему водки и закуски, он и блаженствует. К чему ему какие-то горние выси, вдохновение, муза…»
Он поймал себя на том, что ему уже не хочется пить, что он сейчас трезв и зол, как никогда. Но Казимирчик, который ничего не замечал, уже разлил наливку, и Чигринскому волей-неволей пришлось с ним чокнуться.
– Однако недурственно! – только и мог вымолвить композитор, переводя дыхание.
По телу словно побежал теплый клубок, и Чигринский повеселел. Казимирчик меж тем приговорил к смертной казни холодец и методично уничтожал его.
– А хорошо тут у вас, – расчувствовавшись, признался композитор.
– Конечно, хорошо, – сказал Казимирчик с набитым ртом. – Тяпнем еще, ясновельможный пан?
Джентльмены налили, чокнулись и тяпнули.
– А чем занимается барон Корф? – спросил наудачу Чигринский.
– Он флигель-адъютант его императорского величества. – Казимирчик выразительно скривился, как будто попасть ко двору не было пределом мечтаний для большинства людей того времени. – Да это неважно. Он с нами не живет.
Ага, получается, Амалия разошлась с мужем. Так-так-так…
– Но ужинает у нас часто, – продолжал Казимирчик, принимаясь за осетрину. – Моей сестре он очень по душе, а Амалия не против. – Он покосился на озадаченное лицо композитора и прибавил: – Только не подумайте ничего такого. Адочка всегда была против их развода.
К Чигринскому вернулось полузабытое ощущение, что он попал в очень странное место. Теща, которая на ножах с зятем, это пожалуйста, сколько угодно, это вообще по-нашему, по-русски. Но теща, у которой отношения с зятем лучше, чем у дочери… нет, такого он даже вообразить не мог.
– Отчего же они разошлись? – не удержался Чигринский.
Ну вот, пожалуйста, с отвращением помыслил он. Я превращаюсь в салонного сплетника, – хотя именно эту породу людей композитор всегда терпеть не мог.
– Понятия не имею, – пожал плечами Казимирчик.
– Ну хоть что-то было?..
– Ничего такого не было. Но, – продолжал ясновельможный пан, на глазах розовея от выпитого, – признаться, я не слишком удивился, когда она его оставила. Еще наливочки?
У Чигринского уже голова шла кругом, но от наливки он отказываться не стал.
– Наверное, вам мое любопытство кажется странным… – начал он. – Но Амалия Константиновна обещала мне помощь… точнее, содействие… И я не очень хорошо представляю себе… – Он запнулся, досадуя, что не смог точнее сформулировать свою мысль.
– Это насчет трупа, который вы к нам привезли? – без малейшего признака волнения спросил Казимирчик. – Не беспокойтесь. Если Амалия сказала, что вы невиновны, значит, так оно и есть, и она это докажет. Еще рюмочку?
– Нет-нет-нет!
– Обижаете, ясновельможный пан! Не можете больше пить – так и скажите…
– Я? Ха! Да я в полку мог перепить любого…
– Га! То в полку, а то в мирной жизни…
…Когда, попрощавшись с Зимородковым, Амалия спустилась вниз и стала искать гостя, она застала такую картину: Чигринский и Казимир сидели на диване, обнявшись, и распевали одну из самых знаменитых песен, написанных композитором.
Когда сидишь ты ночью у камина
И вспоминаешь умерших друзей,
Золу воспоминаний кто незримый
Всех чаще ворошит в душе твоей?
Амалия поглядела на них, покачала головой и удалилась. Ей было что сказать, но вряд ли ее собеседники восприняли бы ее слова в том состоянии, в котором они находились.
В час дня Амалии доложили, что ее спрашивает сыщик, который говорит, что его прислал Александр Богданович.
– Я немедленно его приму, – сказала баронесса Корф. – Проводите его в малую гостиную.
Когда она вошла туда и увидела, кого именно ей прислал Зимородков, слова приветствия замерли у нее на губах.
Перед ней стоял Гиацинт Христофорович Леденцов.
