– Э как гуляет-то! – уважительно сказал какой-то купчина за соседним столом. – Мы тут сидим, как раки на мели, а он аж двух облапил, и ничего…
Казимир услышал эти слова и приосанился.
– Да не слышали наши, о чем он там болтал, не до того им было, – сказала Роза с досадой, переговорив чуть ли не со всеми официантами. – Тогда в зале две компании подрались… еле разняли их. Мы на случай драки форменных медведей держим, – пояснила она, – все бывшие бойцы, забаловать не дадут. Наш хозяин не любит, когда к нам полиция приходит…
– Правильно не любит, – согласился Казимир. – Ваше здоровье! Жаль, конечно, что он так незаметно прошмыгнул, и никто его разговор не слышал… Я б его проучил за мою Зосю!
– Да она уже вроде как не твоя, – хмыкнула Лиза-Анжелика.
– Так-то оно так, да все равно обидно! Такое приданое упустил… Ну, не будем о грустном – ваше здоровье!
Впрочем, когда принесли шампанское, Казимир не оставил осторожных попыток разведать, что это за Коко такой был, как его, в сущности, зовут и где он обретается. В ответ ему пришлось выслушать длинную и подробную историю жизни Лизы-Анжелики, а также Розы, которую на самом деле звали Фросей. В обеих историях присутствовали в больших количествах обманы, коварные мужчины, нежелание гнуть спину на фабрике за гроши и гнусная, беспросветная нищета. Впрочем, помимо этих историй Казимиру удалось также узнать и кое-что о таинственном Коко, который декламировал стихи о потоке, который невозможно перейти, и частенько посещал бега, причем как-то раз проговорился, что до ипподрома ему было рукой подать. Однако ни точного его адреса, ни точного имени никто в ресторане не знал, и со вчерашнего дня он в «Армиде» не появлялся. Казимир даже выставил лишние полдюжины бутылок шампанского, чтобы освежить память тем, с кем беседовал, но это привело лишь к тому, что Роза без всякого стеснения уселась к нему на колени, а Лиза заявила, что он душка и она готова с ним хоть на край света, только сначала ей надо припудриться и попрощаться с мамашей.
…В четвертом часу утра кучер баронессы Корф привез обратно на Английскую набережную господина, при виде которого небезызвестный мистер Дарвин усомнился бы, а воистину ли человек успел произойти от обезьяны, или все же процесс застрял где-то в самом начале. Когда дверца распахнулась, Казимирчик чуть не свалился плашмя на тротуар, но кучер был человек бывалый, прошедший всю войну против турок, и, подхватив растрепанного шляхтича под мышки, аккуратно втащил его в дом.
На тихий вопль Аделаиды Станиславовны, которая так и не заснула, предчувствуя неладное:
– Господи! Что здесь творится?! – Казимир с усилием приподнял голову и строго ответил:
– Ты ничего не понимаешь, женщина, – я выполнял ответственное задание!
Затем он рухнул на бок и проспал счастливым сном до самого полудня.
Глава 20
Мимолетное виденье
В Петербурге бывает так: тянется унылая череда зимних дней, тащится, плетется, и позавчера пасмурно, и вчера пасмурно, и неделю назад мело, и вроде как собирается мести на следующей неделе – и вдруг все, решительно все меняется. Снег тает на глазах, облака из пышных и подушечных превращаются в кудрявых озорных барашков, тротуары выползают из-под корки льда, и солнце начинает светить так примерно, словно весна метлой выгнала его из чулана, где оно пряталось. И воробьи, которых зимой не было ни видно, ни слышно, начинают верещать с удесятеренной силой:
– Весна! Весна! Чирик-чирик! Дождались, дождались!
Дмитрий Иванович Чигринский проснулся в своем доме на Гороховой улице от возни воробьев за окном и почти сразу же вспомнил, что ему приснилось что-то важное. Увы, птичий гомон сбивал его с толку и мешал сосредоточиться.
– Прошка! – страдальчески взвыл композитор.
Дверь тотчас же отворилась, и на пороге возникла тощая сутулая фигура слуги.
– Почему они так орут? – требовательно спросил Чигринский.
– Так ведь время уже к полудню, сударь, – с достоинством ответил Прохор.
– Врешь!
– Ей-богу. Одиннадцать с четвертью, если быть точным.
Чигринский тихо застонал. Мысль его блуждала по событиям недавних дней, и внутренним взором он видел то удивленное лицо Оленьки, то зеленый рояль, то какой-то стол, уставленный бутылками, то баронессу Корф в розовом платье, расшитом серебром.
– Меня не спрашивали? – на всякий случай спросил он.
Прохор поджал губы.
– Были кое-какие посетители, незначительные. Но я их всех выпроводил.
– М-м, – неопределенно промолвил Чигринский, почесывая голову. – Знаешь, Прохор Матвеич, а меня ведь и арестовать могут.
– За что?
– Ольгу Николаевну убили, а я ее нашел. Могут подумать, что это я ее… того.
Прохор в изумлении открыл рот, но сказал только следующее:
– Я велю Мавре, чтобы она завтрак по новой приготовила. Ни к чему вам холодное есть.
Он повернулся к двери, но, прежде чем выйти, добавил твердым голосом:
– Бог даст, все образуется, Дмитрий Иванович.
«Что же мне приснилось?» – подумал обеспокоенный композитор, не слушая его.
После завтрака он удалился в самую большую комнату в доме – библиотеку, в которой были собраны труды по теории и истории музыки, ноты, партитуры, биографии композиторов – словом, чуть ли не все выпущенные за последний век книги, имеющие отношение к музыке. Чигринский – что греха таить – был не прочь небрежно уронить в кругу знакомых, что сам он знает толк только в музыке и лошадях, а к языкам способностей не имеет. Но что бы он ни говорил, это не мешало ему читать о Верди по-итальянски, о Моцарте по-немецки, о Шопене по-польски и о Бизе – по-французски. Он никогда не упускал случая расширить свой профессиональный кругозор, и хотя всем инструментам на свете предпочитал фортепьяно, умел играть также на скрипке, на флейте, на корнет-а-пистоне, а при случае на барабанах и даже на органе.
Слоняясь вдоль книжных шкафов, рядом с которыми он почти физически ощущал, как на его душу опускается спокойствие, Чигринский набил трубку и, пуская клубы дыма, стал бубнить себе под нос попурри из самых разнообразных военных маршей. Скрипнула дверь – верный Прохор принес почту.
– Колокольчик! – неожиданно сказал Чигринский, круто обернувшись к нему.
Прохор вытаращил глаза.
– Теперь я вспомнил, это был колокольчик, – снисходительно объяснил Дмитрий Иванович, еще более все запутав. – Прошка, у нас есть колокольчики?
– Какие именно колокольчики вам угодно? – спросил слуга, пытаясь сообразить, к чему клонит его хозяин.
– Которые так нежно-нежно звенят. Диннь! Не дзеннь, без этого мерзкого позвякивания, а… понимаешь… чтобы тон был такой чистый. Найдешь?
Прохор объявил, что постарается, и минут через десять перед Дмитрием Ивановичем лежала дюжина самых разных колокольчиков, извлеченных из разнообразных закутков дома.
