В какую больницу ни придешь, везде одно и то же, подумала Мейси. Она узнала здание, хотя ни разу здесь не бывала. Облицованные кафелем коридоры, запах дезинфекции на лестницах, длинные палаты и койки с железными каркасами — все до боли напоминало ей лондонский госпиталь в Уайтчепеле, где в 1915-м она записалась в Добровольческий медицинский отряд.
Мейси вошла в длинную, как галерея, палату с двумя идеально ровными рядами повернутых друг к другу коек. Она знала, что ежедневно по палате с мотком ниток и линейкой проходила медсестра, следя за тем, чтобы все кровати стояли строго на своих местах. А во время обхода сестра-распорядительница смотрела, сколь безукоризненно соблюдаются в палате все строгие нормы. Каждый пациент, сестра, койка и даже бутылка должны были оказаться там, где она ожидала их увидеть. А сейчас неспешно клонившееся к закату вечернее солнце блеснуло на кремовых стенах палаты, где Мейси искала отца.
— Следуйте за мной, мисс Доббс, — обратилась к ней младшая медсестра. Она взглянула на часы, приколотые к халату, в точности повторив привычное движение Мейси. — Ему уже получше, но пока он никого не узнает.
— Хотите сказать, он в коме?
— Доктор считает, что уже завтра ему будет гораздо лучше. А второй джентльмен все еще рядом с ним. Доктор распорядился, чтобы ему позволили остаться.
Сестра говорила шепотом, направляясь к койке, стоявшей в стороне от других. Вокруг были опущены сетки, скрывавшие от чужих глаз лежавшего без сознания пациента.
— А кто этот второй джентльмен?
— Тоже врач. Только постарше.
— A-а, понятно, — ответила Мейси, с облегчением сообразив, что речь шла о Морисе.
Медсестра отвернула сетку. Слезы брызнули из глаз Мейси, и она тут же кинулась к отцу и сжала его руку. Она кивнула Морису, тот улыбнулся в ответ, но подходить не стал.
Склонившись над отцом, укрытым простыней и стандартным зеленым больничным одеялом, Мейси принялась растирать его испещренную венами руку, как будто тепло трения помогло бы ему очнуться. Протянув руку, потрогала его лоб, потом щеки. Голова Фрэнки была обмотана толстым бинтом, и Мейси заметила засохшие пятна крови на месте зашитой глубокой раны. Осмотрев отца, она увидела на его ногах небольшую раму. Перелом? Вспомнив о дымившей трубе, Мейси надеялась, что не ошиблась.
— Я рада, что вы здесь, Морис. Как же вам позволили остаться?
— Сказал старшей медсестре, что я тоже врач, и мне разрешили. Очевидно, у них нехватка кадров, и мы решили, что будет лучше не оставлять твоего отца ни на минуту.
— Ты, наверно, устал. Но спасибо тебе, огромное спасибо, — проговорила Мейси, не прекращая массировать отцовские руки.
— Кто дожил до моих седин, знает, как дорог сон, Мейси, и без подушки и кровати мне уже не обойтись.
— Расскажи, что произошло, Морис.
— У лошади начались осложнения. По словам твоего отца, роды протекали трудно. Он попросил леди Роуэн вызвать ветеринара. А тот, конечно, уехал на какую-то ферму. Ты же знаешь, сейчас начался окот овец. Тем временем твой отец делал все необходимые процедуры и попросил моток веревки, чтобы помочь жеребенку повернуться. Леди Роуэн вместе с двумя работниками фермы были рядом. Насколько я понял, твой отец поскользнулся на влажном сене, неудачно упал и ударился головой о каменный пол, что весьма опасно. Но потом на него свалился какой-то тяжелый инструмент, прислоненный к стене.
— Когда это случилось?
— Сегодня утром, примерно в половине десятого. Я пришел сразу же, едва меня позвали, и зашил рану, а уже потом доверился деревенскому врачу. Доктор Майлз прибыл тотчас, а за ним — и ветеринар. И твоего отца незамедлительно доставили сюда.
Мейси смотрела, как поднимается и опадает грудь отца под бело-голубой, в полоску, больничной пижамой. Только раз она видела его в старых вельветовых брюках, рубашке без ворота и жилете с цветистым платком. Хотя после войны Фрэнки и стал конюхом, в рабочие дни все равно с ВИДУ напоминал лондонского торговца овощами, который продает с повозки. Теперь он был безмолвен и бледен.
— Он поправится?
— Доктор полагает, что потеря сознания временна и вскоре он придет в себя.
— Господи, надеюсь, он встанет на ноги.
Мейси посмотрела на свои руки, сжимавшие отцовские ладони. В беседе между ней и ее бывшим наставником и учителем возникла пауза. Мейси знала, что он наблюдает и обдумывает вопросы, которые непременно намеревался задать.
— Мейси?
— Да, Морис? По-моему, ты хотел меня о чем-то спросить?
— Да, действительно, — ответил он, наклоняясь. — Скажи, что же на самом деле разделило вас с отцом? Ты редко приезжаешь, хотя всегда рада с ним повидаться. И в ваших разговорах я уже не замечаю былой дружбы, давние узы как будто прервались. А когда-то вы были так близки.
Мейси кивнула.
— Он всегда был таким крепким, никогда не болел. Я думала, ничто не в силах его остановить.
— Ни болезнь, лишившая вас матери, ни ранение, отнявшее у тебя Саймона?
— Да. — Мейси снова глядела на руки отца. — Не знаю, с чего все началось, но это не моя вина, ты же знаешь!
Бланш внимательно посмотрел на Мейси и сказал:
— С уверенностью заявляю: с первых же дней нашего знакомства, когда ты была еще девчонкой, я ни разу не слышал, чтобы ты вела себя как ребенок. До сего дня. По голосу слышно, что ты обиделась, дорогая.
Мейси вздохнула.
— Без папы тоже не обошлось. Он сам как будто отдалился от меня. Не знаю, что стало причиной: мои постоянные задержки в Лондоне по работе или его вечная занятость. Всякий раз, стоит мне приехать, как он вечно чем-нибудь занят. Конечно, он любит меня и всегда встречает с распростертыми объятиями, но… и только. Как будто ему тяжело видеться со мной. Как будто мы чужие.
Некоторое время Морис молчал, потом спросил:
— Ты часто об этом думала?
— Конечно, думала, но потом просто выбрасывала это из головы. Наверно, просто надеюсь, что все мне только кажется, а на самом деле отец целиком поглощен идеей леди Роуэн вырастить победителя дерби, а я вся в работе.
— А если подумать, включить воображение, как, по-твоему, в чем настоящая причина?
— Я… я и вправду не знаю.
— О, Мейси, сдается мне, все ты знаешь. Брось, милая, мы слишком долго работали вместе. Я видел, как ты росла, боролась, переносила ранение, любила и горевала. И знаю, что ты бежишь от правды. Скажи, что ты думаешь на самом деле.
Не переставая массировать отцовские руки, Мейси тихо заговорила:
— Думаю, все дело в маме. Понимаешь, я напоминаю ее отцу. У меня ее глаза, волосы, даже это… — Она дернула себя за локоны, собранные в пучок. — Скоро мне будет столько же, сколько было ей, когда она заболела. И еще мы с ней похожи. Он обожал ее, Морис, старался держаться только из-за меня. И, глядя на меня, он всегда видит только маму. Но я же не она, я другая.
