– И что вы помните? – перешел на «вы» Воловцов, что звучало официальнее и накладывало некий казенный отпечаток на его беседу с работником метлы и лопаты.
– Крики помню, суматоху страшенную припоминаю, – охотно ответил дворник Федор, чуть подумав. – Я ведь тоже ходил на квартиру Кары, дабы на покойников глянуть. Зрелище было, скажу я тебе, не приведи господь, – привычно перекрестился он. – Кровища всюду, прямо лужи. Головы у мадам и барышень порублены, мозги понавытекли наружу… Меня аж в дрожь бросило…
– Вас кто-нибудь допрашивал в связи со случившимся убийством? – спросил Воловцов, стараясь держаться подальше от дворника, от коего исходило жесточайшее сивушное амбре.
– А то, – ответил Федор. Видимо, это его «а то» означало высшую степень слова «конечно».
– И что у вас спрашивали? – поинтересовался Иван Федорович, отвернув лицо в сторону.
– А почему это тебе интересно, мил-человек? – спросил дворник и подозрительно глянул на Воловцова: – Ты кто таков будешь, чтобы меня, находящегося на службе в текущий момент, от этой службы расспросами своими отрывать? А вдруг ты шпиен какой и нарочно отвлекаешь меня от свершения служебных обязанностей, чтобы совершить злоумышленное дело супротив нашего государя-батюшки? Седни таковских, что супротив царя, хоть пруд пруди…
– Я не против царя, – мягко заверил Воловцов дворника и патриота Федора. – Я судебный следователь. И задавать вопросы есть моя прямая обязанность. Кстати, в сей текущий момент я тоже исполняю свои служебные обязанности.
– Так бы сразу и сказал, а то тянешь, как кота за мошонку, – душевно и по-простому, без затей, ответил дворник Федор, на которого слова «судебный следователь» не произвели никакого воздействия.
– Так что у тебя спрашивали? – снова перешел на «ты» Иван Федорович.
Он был крайне недоволен тем, что дворнику Федору было совершенно наплевать, кто перед ним, «его высокоблагородие» или даже «его высокородие». Сомнительно было и то, что его бросило бы в дрожь, если бы перед ним предстал и сам «его превосходительство». Мысль у дворника в голове была одна-единственная: как похмелиться, ежели в одном кармане пусто, а в другом нет ни хрена. И заботило его тоже одно: где добыть грошей на опохмелку, ибо она – единственно возможный просвет в его чернущей и безрадостной с самого утра жизни. И вот, пожалуйте: не иначе, как сам Господь Бог посылает ему господина в добром пальто англицкого сукна и в мягкой шляпе, цена которой рублей двадцать, не меньше. А может, и все двадцать четыре рубля! Стало быть, этот господин имеет кожаный лопатник, а в нем – несколько кредитных билетов и мелочь, полтинничек из которой может вполне перекочевать в его дворницкий карман. А что такое пять гривен для страдающего похмельем человека? Это полштоф водки и хрустящий соленый огурец, то бишь единственное и неповторимое лекарствие для его крайне болезненного состояния. А потому, искоса глянув на Воловцова, дворник замолчал, пожевал губами и задумчиво уставился куда-то в голубые дали поверх головы судебного следователя.
– Небось болеешь после вчерашнего-то? – по-простецки поинтересовался Иван Федорович, все прекрасно понявший, и достал из внутреннего кармана пальто кожаное портмоне. Дворник Федор завороженно проследил, как рука судебного следователя медленно раскрывает лопатник, как пальцы этой руки не торопясь проникают в одно из его отделений и достают… цельный рублевик! Вот это дело! Вот это – по-нашему!
Он протянул к рублевику руку и раскрыл было ладонь, дабы принять в нее кредитный билет и немедля реализовать его в ближайшей пивной, однако строгий голос судебного следователя остановил его:
– Э не-ет, братец. Ты не ответил еще на мой вопрос…
– Какой же? – поднял на Воловцова молящий взор дворник Федор.
– Что у тебя спрашивали тогда, вечером пятнадцатого декабря прошлого года, когда произошло убиение в квартире Кара?
– Ну, разное… – пробормотал Федор, уже не могущий ни о чем ином думать, кроме рубля, который держал перед его носом Воловцов.
– Конкретнее! – строго произнес Иван Федорович.
– Чаво? – не понял дворник.
– Послушай, дядя, – поморщился Воловцов, но все же приблизил свое лицо к дворницкой физиономии, – пока ты мне не скажешь, кто и о чем тебя допрашивал тогда, когда все это случилось, никакого рубля для опохмелки тебе не видать, как и новой лопаты под Рождество Христово. Понимаешь меня, дядя?
Дворник Федор энергично кивнул, потом судорожно сглотнул, и на его лицо легла тень тяжелой думы. Надлежало взять себя в руки хотя бы на несколько минут, что было весьма непросто. Бывают состояния, милостивые государи, когда для взятия себя в руки требуется полнейшая концентрация всех физических, душевных и умственных сил. После невероятных усилий и мобилизации всей силы воли – следует признать, немалой – на дворника Федора снизошло озарение…
– Вспомнил, мил-человек, вспомнил! – едва не заорал он, глядя на судебного следователя ясным взором. Такие выразительные глаза бывают только у молодых людей, по уши влюбленных, предложивших предмету своего обожания отдохнуть вместе на кровати (или диване), так, чисто по-дружески, и получивших в ответ милостивое: «Пожалуй, если только самую малость и без всяких там глупостей».
– Ну, так говори! – поторопил дворника Иван Федорович.
– Меня допрашивал сам начальник сыскного отделения его высокоблагородие господин Лебедев!
– И о чем же он тебя спрашивал? – продолжал наседать на Федора Воловцов.
– Он спрашивал меня о колуне!
– Каком колуне? – потребовал уточнения Воловцов, достав памятную книжку и быстро что-то записывая в нее.
– Что нашли на кухне в квартире господина Кара прислоненным к ножке стола, – быстро ответил дворник Федор и посмотрел на зажатый в руке судебного следователя рубль.
– И что ты ответил? – продолжал терзать бедного и больного дворника бессердечный и жестокий следователь Воловцов.
– Я ответил, что это мой колун, пропавший с месяц назад, – не сводил взгляда с рубля Федор.
– А как ты признал, что это твой колун?
– Да ты чё? – удивленно посмотрел на судебного следователя дворник Федор. – Нешто я своего колуна не признаю?
«Выходит, я прав, – подумал Воловцов, отдавая наконец дворнику рубль. – Александр Кара готовился к убийству загодя и заранее припрятал колун у себя в комнате. Может, под кроватью или еще где. И в назначенный час просто достал его, чтобы…»
Иван Федорович прислушался, но внутренний оппонент молчал. Это означало лишь одно: он и неведомый человек, живший внутри него, нашли взаимопонимание и вместе топают по верному пути, проложенному следствием.
Из протокола допроса служанки доктора Бородулина Натальи Шевлаковой 21 сентября 1903 года…
«ВОЛОВЦОВ: Расскажите, пожалуйста, о событиях пятнадцатого декабря прошлого года.
ШЕВЛАКОВА (несколько раздраженно): Опять?
