Что он сделал, выйдя на свободу?
Пришел домой.
Поел сваренную по случаю его возвращения куриную лапшу.
Выпил стопку водки, поднесенную Груней. И молча завалил ее тут же, в столовой, на некрашеный дощатый пол. Все остальное он тоже проделывал молча, изредка скрипя зубами. Молчала и Груня, тараща на него глаза с белесыми ресницами.
Имел он ее жестко, без ласки, по-звериному. Как бы мстя в ее лице всем женщинам мира, от коих мужикам все беды. И в первую очередь, мстил Ксении…
– …ее показания для следствия весомого значения не имеют, поскольку она целиком и полностью зависит от вас, – донесся до слуха Гаврилова голос судебного следователя по наиважнейшим делам. – Вспомните, может, еще кто-то вас видел? Или мог видеть?
– Да никто меня больше не видел, кроме еще моего пса, – отмахнулся от следователя как от назойливой мухи Иван. – Можете поспрошать у него… Вам это надо, вот вы и заботьтесь. А мне – не надо. Я никого не убивал…
– Хорошо, мы будем искать, – заверил его Воловцов. – А вы знаете Александра Кару? Сына и брата убиенных женщин. Знакомы с ним, доводилось видеться? – неожиданно спросил Иван Федорович.
– Ну так… немного знаком, – слегка оторопел от неожиданного вопроса Иван. – Живем мы недалеко… Да, виделись несколько раз…
– Виделись, это хорошо, – Воловцов что-то черкнул в своей памятной книжке. – И что вы можете о нем сказать?
– Я? – снова опешил Гаврилов.
– Вы, – утвердительно произнес Иван Федорович и огляделся: – А что, кроме нас с вами, здесь еще кто-либо есть?
Иван был сбит с толку. Пыл его как-то незаметно улетучился, злость на время поутихла, верно тоже удивляясь такому повороту событий в допросной беседе.
– Что я могу сказать… – задумчиво пробормотал он. – Ну что, парень как парень. Культурный. Улыбчивый такой. Здоровается всегда при встрече первый…
– А еще что? – вопросительно посмотрел на него Воловцов. – Вы же человек, скажем так, опытный, характер другого человека можете определить с ходу… – немного польстил он бывшему арестанту, уже понимая, что сбил спесь с Гаврилова и какой-никакой, но общий язык с ним удалось наладить.
– Не-е, – протянул Иван. – С ходу сказать про характер человека, с коим не шибко знаком, я не могу.
– И все же, Иван Степанович, постарайтесь пусть поверхностно, но как-то охарактеризовать Александра Кару, – скорее попросил, нежели настоял Воловцов.
– Мутный он какой-то, – после некоторого раздумья произнес Гаврилов, слегка поморщившись. – Вроде бы веселый, девок любит, разговорчивый, а что-то в нем есть такое… внутри… Как вам и сказать-то, не знаю… Вот, к примеру, говорит он с вами, а думает всегда о чем-то своем, а совсем не о том, что говорит… Нет, больше ничего не могу сказать. Одно слово: чужая душа – потемки.
– Известное дело, что потемки, – согласился Иван Федорович, еще совсем недавно думающий про чужие души именно так, как этот крестьянин Гаврилов. Вот и про Ивана он думал, что у него черная душа. Ан нет, вроде не черная. Ну, или – не совсем… Белые пятна проступили. А может, все-таки серые? – А вот ты насчет девок обмолвился. Это ты его невесту Смирнову имел в виду?
– А у него уже новая невеста есть? – удивился Иван. – Не ведал…
Услышав про новую невесту, Воловцов насторожился…
– Есть… – Он чуть помолчал, поглядывая исподлобья на допрашиваемого. – Верно, и помолвка у них уже была… Так кого ты конкретно имел в виду, Иван Степанович, говоря, что Александр Кара девок любит? – перешел на «ты» судебный следователь. – И что значит – новая невеста? Что, была и невеста старая?
– А есть тут одна. Наспротив их живет, в доме профессора Прибыткова. Горничной у него служит…
– Это ты Пашу Жабину имеешь в виду? – поднял брови Воловцов.
– Ее. Что, уже знаете про нее? Бойкая деваха…
– Похоже на то, – согласился Иван Федорович и опять что-то черкнул в своей памятной книжке.
– Он ведь ейным женихом считался, – неожиданно добавил Гаврилов. – В дом прибытковский ходил на правах жениха. Покуда, верно, новую девицу себе не нашел, Смирнову эту…
– Вот как? А в следственном деле ничего про Пашу нет.
– А Паша здесь и ни при чем. И вообще, это к тому делу об убиении жены и дочери господина Кары никакого отношения не имеет, – твердо заявил Иван.
– Как знать, – в задумчивости протянул Воловцов. – Как знать…
Они помолчали. Каждый о своем.
– Ну что, у вас всё ко мне? Закончились вопросы? – снова явно насмешливо спросил Гаврилов.
– Пожалуй, да.
– И я могу идти?
– Можешь. – Иван Федорович посмотрел в глаза Гаврилову и добавил: – И спасибо тебе, Иван Степанович.
– За что же это? – удивился парень.
– За откровенный разговор, – ответил судебный следователь.
– «Из откровенности выходит только ложь», – процитировал Иван. – Будьте здоровы, господин следователь.
– Я не понял… – поднялся со стула Воловцов. – Ты что, все мне наврал, что ли?
– Как можно, господин следователь… – криво усмехнулся Гаврилов. – Я что, враг сам себе?
– А что тогда значат твои слова: «Из откровенности выходит только ложь»? – опять свел брови к переносице судебный следователь по наиважнейшим делам.
– Это стихи… Когда-то слышал…
Глава 3
Девушки тоже переживают, или Тревога тоже бывает разной
Строчка из стихов, процитированная Иваном Гавриловым, поставила Воловцова в тупик.
Ох, не прост этот угрюмый парень. Похоже, что списывать его из числа подозреваемых пока рановато. Правильно, что начальник московского отделения сыскной полиции Лебедев оставил его в подозрении. И что у этого Гаврилова на душе – не разглядеть и при свете стосвечовой люстры.
Вот какие нынче пошли крестьяне: знают про «вновь открывшиеся обстоятельства», стихи цитируют… Ишь ты!
«Из откровенности выходит только ложь…»
Собственно, про Александра Кару Воловцов спросил, сам того не ведая. Просто сорвалась с языка мысль, которая только что посетила его и не успела оформиться в какой-то конкретный образ. А выдавать себя затаенными мыслями следователю по наиважнейшим делам не следует…
С другой стороны, Иван Федорович понял, что прилетела эта мысль в его голову вовсе не случайно, поскольку ничего случайного на свете нет и быть не может.
Конечно, на убийцу Александр Кара не похож… Как это – разбить головы матери и двум своим сестрам колуном, коим колют дрова? Для этого надобно быть не в своем уме или в крайней ажитации, чего, судя по протоколам допросов, у Александра никогда не наблюдалось.
