Он пятился под ее напором. А Светка вдруг ринулась к столу, схватила бутылку, стала жадно пить, запрокинув голову. Он дернулся, чтобы выбить у нее отраву… и встал, сраженный простой мыслью: ЗАЧЕМ? Только хуже сделает. А Светка подавилась, стала икать. Взгляд осоловел, много ли надо завзятой алкоголичке? Он подхватил их обоих — сестрицу и бутылку, доволок до обшарпанного дивана. Она спала, свернувшись зародышем. А он стоял над ней, как над телом скоропостижно скончавшейся родственницы. Материл себя, но понимал, что Светка права: не стоит доламывать чужую неудавшуюся жизнь. Кто он такой в этом городе? Он НИКТО, и зовут его НИКАК, кончился хороший парень по имени Максим Каверин…
Он очнулся где-то под скалой за пределами города — помятый, покусанный местными насекомыми. Ночью было холодно, невзирая на июль. Он просыпался, разогревал себя упражнениями, снова засыпал, убаюканный шорохом прибоя. А только солнце выбралось из-за горы над головой, он покинул нору и побежал греться на солнышко. И сразу стало жарко, спина вспотела. Черное море — благословенный Карадениз — плескалось под ногами. Мягкие волны набегали на пляж, с утробным шипением таяла пена. Вода струилась по блестящим камешкам, сливалась обратно в море. Чернели каменные острова, казалось, что они покачиваются на волнах. Безбрежная масса воды распростерлась до горизонта — ее уже расцвечивало взошедшее светило. В прибрежных водах — бирюза, а дальше, до бесконечности — глубокий насыщенный ультрамарин… Он скинул с себя одежду и в одних трусах, обжигая пятки о камни, вошел в воду. Дно уплыло — он нырнул, всплыл через несколько метров, подался к горизонту упругими размашистыми гребками. Организм отходил от «вчерашнего» — пронзительная душевная боль сменялась тупой, тихо ноющей. У горизонта делать было нечего, он подался обратно, выбрался из воды и несколько минут обсыхал, подставляя торс приятному ветерку. Ленточку пляжа подпирали «обугленные» скалы. Слева каменный мыс, заваленный булыжниками. Справа под горой палатка — молодежь отдыхала «дикарями». Ночью он сослепу чуть не въехал в нее. Выбежала блондинка в небесно-голубом купальнике, шлепая тапочками, добежала до воды и стала проверять ее температуру. Покосилась на Максима, улыбнулась. Он скорчил что-то похожее на улыбку. За палаткой, в обширной шестикилометровой бухте, распростерлась Фиоленсия. Со стороны этот город производил впечатление. Шумный рай на земле, бурлящая туристическая Мекка. Выделялись силуэты высотных гостиниц, горные террасы, на которых громоздились здания. Все пространство Жемчужной бухты было испещрено белыми точками — словно чайки расселись на воде: всевозможные суда — от роскошных круизных яхт до мелких катеров и хлипких ботов и вельботов. Вот уж действительно — рай на земле…
Он оделся, забросил сумку на плечо и зашагал по хрустящей гальке в город. Снова улыбнулась блондинка. Он смерил ее оценивающим взглядом. Всё на месте — можно вымучить повторную улыбку.
— Ты чего на мою девушку пялишься, козел? — гаркнули в спину. Максим вздохнул, покосился через плечо. Ничего особенного, молодой качок в купальных плавках — вылез из палатки, ему что-то не понравилось. Максим не стал останавливаться.
— Я кому говорю? — рявкнул качок.
— Максим, не связывайся, — пискнула блондинка. — Чего ты, в самом деле…
Тезка, стало быть. Хрустела галька — качок, уязвленный невниманием к своей персоне, спешил разобраться:
— А ну, стоять! Ты что, такой бурый?
Максим раздраженно повернулся. И юноша встал как вкопанный, когда его взгляд скрестился с тяжелым, уничтожающим взглядом мужчины, который шел и никого не трогал. Качок стушевался, закусил губу. Не выдержал надрывного взгляда, попятился, сплюнул:
— Да и черт с тобой, живи… — И неуверенно двинул прочь. И снова улыбалась блондинка — теперь уже удивленно, с интересом. Ох уж это яблоко раздора…
Утро разгоралось. Он пересек границу городской черты, смешался с людьми, выходящими на берег. Он брел по южному городскому пляжу, прозванному «Белыми Песками» — хотя логичнее было бы назвать «Привозными песками». Обходил зонтики, шезлонги, бронзовые и неприлично белые обнаженные тела. Персонал еще копался: кто-то уносил корзины с мусором, кто-то разравнивал песок специальными пляжными «граблями». Он увидел знакомую фигуру и встал в нерешительности. Долговязый парень в полосатых шортах совершал массу ненужных движений. Коля Селин — точно, Фаткин говорил, что он работает на Белых Песках! Коляша почти не изменился — простой, угреватый, с дурашливой улыбочкой. Он суетливо раскрывал сложенные на ночь зонты, наступил кому-то на ногу, принялся дико извиняться в ответ на матерок. Его окликнули — глава семейства из трех человек просил переставить шезлонги поближе к морю. Коля кинулся исполнять, подтаскивал лежаки к воде, опрокинул пластмассовый столик, на который кто-то выставил бутылку с минералкой…
Окликнуть товарища Максим не успел. Из огороженного кафе на краю пляжа выбрался пузатый тип в панамке и недовольно крикнул:
— Коляша, ты чего там возишься? А ну, бегом! Машина пришла — мне разгружать?
И школьный товарищ засуетился, бросил свои шезлонги, побрел, увязая в песке. Максим поморщился — типа в панамке он тоже знал. Этот гаденыш учился в параллельном классе и частенько летал на Колиных пинках. Настало время поквитаться за детские обиды? Дальше проход был закрыт, начинались частные владения. Он поднялся поперек «течения» на Морской бульвар, заросший липами и каштанами, двинулся по набережной. Он не узнавал свой город, здесь все изменилось. Новые дома, роскошные кабаки, которых раньше не было. На причале у эллинга — весь модельный ряд: парусные, моторные, парусно-моторные яхты… Город уплотнился, он шумел, как восточный базар. Давился транспорт. На улицах Канатной и Корабельной, пересекающих бульвар, образовались заторы, гудели машины. По набережной, засаженной пальмами в кадушках, сновали толпы отдыхающих. В этом городе ничего не стоило заблудиться и потеряться…
Он прошел сквозь муравейник. Каменистый пляж на северной стороне не пользовался популярностью. Нашел небольшое кафе, цены в котором с натяжкой тянули на демократичные. В кармане осталось две тысячи рублей. Ни жилья, ни работы, ни одежды… Организм просил нормальной пищи. Он заказал на двести рублей омлет, пару бутербродов, чашку теплого кофе и уединился у дальней загородки. Жевал, смотрел на ласковое море, от которого щемило сердце, и память неудержимо катилась в начало двадцать первого века…
Вот это жизнь была! Коммерсанты, выжившие в девяностых, поднимались, делались респектабельными господами. Фиоленсия уже тогда становилась привлекательным местом — эдаким мини-Сочи со всеми удовольствиями и умеренными (пока) ценами. Но бизнес Каверина в ту пору мало увлекал. Окончив школу, он поступил в Краснодарский кооперативный институт, но быстро сдался. Не стал балансировать между армией и высшим образованием, пришел в военкомат, получил «ценный подарок» — и поехал в морскую пехоту. Два года, от звонка до звонка, гордись, Родина! Вернулся, такой красивый, в уделанной парадке, сияющий, как Гагарин. Все девчонки просто сдохли. Даже та, Аленка Воронцова, в которую он был влюблен без памяти, — и она не устояла. Девушка похорошела, стала писаной красавицей. Как увидели друг друга — так обомлели… А ведь уверяла, что он ей не нужен, ждать не будет, пусть не обольщается и не тешит себя надеждами. А ведь дождалась… Этот год был самым счастливым в его набирающей обороты жизни. Они любили друг друга — у всех на глазах, скрывать было нечего. Практически не расставались, всюду были вместе. Лазили по горам, уплывали на живописные острова, где учили друг дружку премудростям секса и любви. Даже уместную шутку придумали: «До свадьбы ни-ни»… Он предложил Алене замуж — она испугалась и замкнулась. Предложил еще раз — в уютной романтической обстановке. Были слезы, неуместные отговорки. В «третьем чтении» идея прижилась и стала обрастать конкретикой. «Какое мыло…» — бормотал лучший друг Фаткин. И начинал философствовать: дескать, Максим ошибается, мечту нельзя осуществлять! Мечту нужно мечтать! «Других не будет, Фаткин, эта девушка — сильнодействующее вещество, она мне очень дорога», — возражал Максим. «Так найди подешевле», — хохотал приятель.
