– Моё тело радуется, соприкасаясь с твоим, – сказал он. – Мать утверждает, что в тебе живёт живительная сила. Такие женщины редки. Но в твоём теле таится и дух ненасытности. Таких женщин много.
– Я не понимаю тебя, – ответила она.
– Надень узду на свою ненасытность, иначе ты погибнешь, – закончил говорить он, проникая всё глубже в женское лоно.
– Я совсем не понимаю тебя…
Искатели
Когда Джордж заявил отцу, что присоединится к отряду трапперов, чтобы отыскать Мари, старший Торнтон помрачнел.
– Ты уже совершил одну глупость, Джорджи, отправившись с этой девушкой на прогулку, – чеканя слова, медленно проговорил старший Торнтон. – Теперь ты снова хочешь поступить неразумно.
– Я хочу найти Мари! Ты только представь, каково ей у дикарей! – пылко отозвался юноша. – В конце концов, отец, я уже не маленький мальчик. Я имею право решать сам…
– Ты уже решил сам однажды. Прогулка окончилась печально.
– Прошу тебя, отец, перестань. Я не могу смотреть людям в глаза после случившегося. Я должен поехать.
– Ты ничего не умеешь.
– Жерар тоже так говорит. Но я научусь. Я стану мужчиной! Ты будешь гордиться мной, уверяю тебя.
– Так ты уже обсудил это с Жераром? – В голосе отца прозвучали не то упрёк, не то досада.
– И с Пьером тоже.
Охотники не пришли в восторг от решения юноши присоединиться к ним. Они не очень хорошо знали Торнтона, но понимали, что семнадцатилетний неженка будет им только в тягость. Но и запретить ему они не могли.
– Каждый делает свой выбор, мальчик, – сказал ему рыжеволосый Жерар. – Ты уверен, что справишься?
– Я принял решение. Оставаться здесь я не могу.
– Что ж… В седле придётся сидеть дни напролёт. Когда доберёмся до Саскачевана, нам надо будет срубить хороший дом, чтобы перезимовать. Нянчиться с тобой никто не будет.
– Я понимаю.
Джордж испытал настоящую радость, приняв решение ехать с экспедицией. Это был первый самостоятельный шаг в его жизни. Путешествие обещало быть трудным и опасным, но молодой Торнтон видел впереди только новые впечатления и возможность стать таким, как все.
Под конец первой недели отряд добрался до последнего жилища, построенного руками белого человека. В этой невысокой избушке никто не жил с тех пор, как два года назад группа первопроходцев погибла во время первой же зимовки.
– Мы с Мануэлем обнаружили их кости прошлым летом, когда забрели сюда, – сказал Пьер. – Черепа так и валяются тут и там.
– Кто убил их? Индейцы? – спросил Джордж.
– А кто ж ещё? Тут больше никого нет. Краснокожие любого из нас прикончат с огромной радостью, только бы поживиться нашим товаром. Стальные ножи и топоры, ружья и порох – за это они душу дьяволу готовы продать…
За первые дни похода Джордж наслушался историй из жизни охотников. Эти люди внушали ему уважение своим мужеством, силой, жизненным опытом, но и пугали тоже. Он ежедневно сталкивался с ними в посёлке, привык к их грубоватым манерам, неправильной речи, но здесь, в глуши, они как-то сразу изменились, наполнились новыми для Торнтона красками, обрели более грубые черты, стали похожи повадками на диких зверей. Казалось, человеческим в них оставался только облик. Даже слово «смерть» звучало теперь в их устах совсем не так, как в Сен-Августине.
– Как печально, – проговорил задумчиво Джордж, – что хижина оказалась бесполезной.
– Не такой уж бесполезной, – возразил Пьер, распуская ремни на тюках и сбрасывая поклажу с лошадей на землю. – Мы здесь хорошенько отдохнём. После-то нам до поздней осени не придётся под крышей ночевать. Нет, мальчик, Дом Восьмерых – очень полезная стоянка.
– Дом Восьмерых?
– Мы так называем это место. Из-за тех восьми человек, которые тут остались навсегда.
– Вы знали их, сэр?
– Некоторых. Вместе с Мануэлем Патерсоном и Чёрным Жаком мы истоптали не одну пару мокасин. Жак однажды вытащил меня из такой передряги, скажу я тебе, что не дай Бог.
– Что за история? – жадно спросил Джордж. Ему нравилось слушать о жизни трапперов.
– Я расскажу, только ты не забывай работать руками. Вон ту кобылку освободи побыстрее и сразу протри ей спину. Похоже, она стёрла её. Кто, разрази меня гром, занимался пегой кобылой? Сейчас кости переломаю сукину сыну!
– Так чем вам помог Чёрный Жак, сэр? – Джордж попытался вернуть отвлёкшегося охотника к рассказу.
Но в эту минуту кто-то крикнул:
– Следы! Свежие следы краснокожих!
Отпечатки мягкой обуви обнаружились прямо возле порога избушки.
– Э, да тут и лошадки натоптали маленько, – раздалось с другой стороны.
– Где?
– Да возле ручья. Гляньте-ка, человек пять их было.
Джордж беспокойно покрутил головой, но лес на склонах гор оставался прежним. Никто не появился, никто не издал боевого клича. Молодой человек поспешил к охотнику, изучавшему следы на сыром песке.
– Похоже, они совсем недавно стояли тут, – задумчиво произнёс Пьер, присев на корточки.
– Да, только что ушли, – подал голос рыжеволосый Жерар, обходя избу сзади.
– Нашёл что-нибудь?
– Дерьмо, тёплое совсем. – Жерар вернулся к ручью, тщательно обтёр руки песком и ополоснул.
– Стало быть, они наблюдают сейчас за нами? – забеспокоился Джордж.
– Это уж точно, мальчик.
– Сэр, – юноша посмотрел на Жерара, – почему вы все называете меня мальчиком? Мне уже семнадцать лет.
Он растерянно развёл руками и поковырял ногой прибрежный песок. Вокруг защёлкали ружейные затворы: охотники проверяли своё оружие.
– Мальчик, ты никогда не станешь мужчиной, если будешь тратить время на подобные вопросы, – почти равнодушно отозвался Жерар. – Через минуту-другую нам могут снять кожу с головы, а ты играешь словами. Займись лучше своим карабином. В нашей жизни слова – пустой звук. Ценны поступки, а не речи.
– Слушаюсь, сэр.
Джордж поспешил к своему коню.
– Вон они! – крикнул Пьер, когда Торнтон проходил мимо него, и указал в сторону густо заросшего ущелья, находившегося метрах в трёхстах от стоянки экспедиции.
– Пресвятая Дева! – раздался чей-то хриплый голос. – Да их человек тридцать будет!
Из кустарника один за другим появились всадники. Почти все они были обнажены, прикрыты лишь грязными набедренными повязками. У некоторых в волосах виднелось по одному орлиному или ястребиному перу. Через грудь у каждого тянулся кожаный ремешок, на котором за спиной висел колчан со стрелами и луком. Почти все индейцы сжимали в руке боевую дубину с тяжёлым набалдашником. Лица дикарей лоснились от густого слоя жира, которым они покрыли лоб и щёки.
