Временами рыцари, утомившись долгим застольем, приглашали дам на танец и под звуки рожков, фретелей
[15]
и арфы совершали неторопливые проходы вдоль зала, едва касаясь партнёрш кистями рук и низко раскланиваясь через каждые пять-шесть шагов. Во время танцев они вели неторопливые беседы, любезно улыбались друг другу и негромко смеялись.
Когда звучала резвая музыка, выбегали танцовщицы, набранные из окрестных деревень и специально обученные развлекать господ. Девушки были одеты в яркие туники и держали в руках бубны, украшенные пёстрыми лентами.
— Почему жизнь не всегда такая? — спросил, громко чавкая, сосед Ван Хеля. — Почему не ежедневно нас радуют эти прелестницы? Почему надо ходить в походы и проливать кровь из-за ещё одного клочка земли с какой-нибудь паршивой деревенькой? Хлеба, вина и женщин хватит на всех.
— А как же пыл сражений?
— К чёрту! Я уже давно не юнец, чтобы хвастать новой порцией выпущенных вражеских кишок. Я хочу только покоя!
— Это за таким-то столом и такими девицами вокруг? — засмеялся Ван Хель. — Да весь этот пиршественный шум разит не хуже боевой палицы. Я предпочитаю уединение.
— В вас, сударь, живёт, должно быть, душа монаха.
— Душа жреца, пресытившегося пышными церемониями.
— Ха-ха-ха! Славная шутка! За это надо выпить!
За плечом у Ван Хеля то и дело появлялся музыкант с флейтой из вываренной кожи, скрученной столь причудливо, что её можно было скорее принять за головоломку, чем за музыкальный инструмент. Эта флейта звучала очень громко и сильно раздражала Хеля.
— Если ты не провалишься сквозь землю сию же минуту, подлец, — рявкнул на флейтиста Ван Хель, — то я скормлю тебя дворовым собакам!
И несчастного музыканта как ветром сдуло. Ван Хель без удовольствия запихнул в рот кусок оленины и прислушался к разговорам за столом.
— Чудеса? Кто из нас сталкивался с настоящим чудом? — гремел высокий бородатый мужчина с огненно-рыжей львиной гривой. — Ничего такого нет! Кто из вас вспомнит хотя бы что-нибудь странное, что случилось с ним в жизни?
— Мессиры, — заговорил Фродоар, поедая жирное мясо, — вам трудно будет поверить, но прошлой зимой со мной произошло чудо.
— Любопытно.
— Опускаю нудные подробности долгого путешествия и сразу перехожу к сути. Мы заплутали, возвращались из города Альби. Вдобавок разразилась жуткая гроза, с громом и молнией.
— Зимой-то?
— Именно, мессиры. Это и стало началом дальнейших таинственных событий. Итак, поднялся страшный ветер, повалил мокрый снег. Моя свита прекрасно знает те места, но мы забрели в гористую местность и потеряли дорогу! Поверить в это просто невозможно, однако так случилось! И вот после долгих и безуспешных попыток выбраться оттуда, промокнув до нитки и по-настоящему отчаявшись, мы вдруг встретили монаха. Если быть точным, то он просты вышел к нам, появившись из ниоткуда.
— Монаха?
— Одинокого монаха. Но что меня удивило, так это его платье. Оно было совершенно сухое! Стоя под тем омерзительным мокрым снегом, монах умудрился остаться сухим. Он заговорил с нами и предложил нам укрытие. Речь у него была престранная, он сыпал какими-то незнакомыми словами, словно из другого языка, хотя звучали они все вполне по-французски.
— Что вы хотите сказать, любезный Фродоар?
— Я понимал далеко не всё из того, что говорил тот монах! — развёл руками рыцарь.
— Местное наречие?
— Поначалу я не придал этому значения, ведь под сенью христианских приютов можно найти целую тьму чужеземцев…
— Не отвлекайтесь, мессир Фродоар, — поторопил граф. — Что же дальше?
— Монах завёл нас в пещеру.
— В пещеру?
— Да, в пещеру, которую снаружи и не заметишь. Но дальше она расширялась в просторный коридор, а ещё дальше перед нами открылся двор, где мы увидели небольшой монастырь. Никто из нас не мог понять, куда мы попали. Насколько я знаю, в окрестностях Альби про такой монастырь никто не слышал. Конечно, могли быть неведомые ещё уголки, однако всё же вряд ли.
— Мне рассказывали о том, что в Романии в пещерах живут еретики, — вставил барон де Белен, — и что где-то есть целые пещерные города. Не туда ли вас занесла нелёгкая?
— Как знать… Там нас обогрели, отменно накормили и напоили. Кстати, такого вкусного вина я не пил никогда и нигде. Настоятель был человеком молчаливым и всё больше смотрел на нас, чем говорил. Когда же всех нас проводили в отведённые нам комнатушки, настоятель пришёл ко мне и просил уделить ему немного внимания. «Хочу показать вам кое-что, добрый рыцарь», — сказал он. Я понятия не имел, о чём пойдёт речь, поэтому ничего не ожидал. Он же провёл меня по извилистым коридорам, и в конце концов мы остановились в небольшом круглом зале, где в самом центре красовался каменный алтарь с древними, как я понял, барельефами, изображающими людей с головами разных животных: медведей, оленей, львов, собак и птиц.
Фродоар потянулся к кубку и долго неотрывно пил.
— И что же дальше? — нетерпеливо спросил Робер де Парси. — Вы нас заинтриговали, барон.
Фродоар рыгнул и поставил кубок на стол.
— Дальше? На том алтаре стоял большой овальный поднос из белого золота, весь испещрённый мелкими знаками, коих я не смог толком разглядеть. А на подносе громоздилась массивная чаша из того же сияющего металла, также густо покрытая непонятными знаками. Настоятель указал рукой на алтарь и сказал: «Эти вещи я храню уже много лет. Никто здесь не знает об их существовании. Они пришли из глубокой древности и обладают чудодейственными свойствами». Я удивился, почему вдруг настоятель решил показать мне чашу, если он хранит эту тайну от остальных. «Тебе нужна помощь, — ответил он. — Ты происходишь из рода, который имеет прямое отношение к этой чаше». «Что это значит?» — не понял я его. «Это сейчас не имеет значения. Но запомни одно: в тебе гнездится опасная болезнь, с которой не справится никто из самых опытных лекарей. Только глоток крови из этой чаши оздоровит тебя. Не отказывайся испить из этого сосуда, ибо его подносят для утешения и подкрепления души, равно как и жизни. Сия чаша священна, она имеет природу духовную». Я попытался расспросить настоятеля подробнее, но он отказался дать какие-либо пояснения. Кстати, он тоже использовал очень много непонятных слов во время разговора. И когда указывал на чашу, несколько раз то ли каркнул по-вороньи, то ли рявкнул, как охрипший пёс. Он отвёл меня обратно в мою келью и предупредил, чтобы я никому не рассказывал о том, что видел Грааль.
— Грааль?
— Да, я так окрестил ту чашу.
— Почему Грааль?
— По названию монастыря. Я спросил у настоятеля, в какое место мы попали. И он опять каркнул. Я переспросил, потому что не мог воспроизвести этот звук, и он опять каркнул. Это было слово из того самого языка, на который время от времени переходили все монахи монастыря. Слово было невоспроизводимо, напоминало лай и карканье одновременно: «Гкрааухль! Граакль!» Что-то в этом роде. Я упростил его до Грааля.
