– Я помню оторванную руку. На ней болтались кровавые сопли…
Вечер встреч
Сергей Лисицын сидел в кресле, закрыв глаза и вслушиваясь в ровный гул двигателей самолёта. Перелёт был долгим и нудным, если учесть тот факт, что Сергей летел один, знакомиться ни с кем из попутчиков не пожелал и провёл весь путь в полном молчании, нарушая его лишь для того, чтобы попросить у стюардессы порцию виски, когда сбрасывал с себя дремоту.
В течение трёх месяцев он колесил по дорогам Америки, изнывая от летней жары и безостановочной болтовни двух американских коллег, взявшихся познакомить его с красотами и достопримечательностями их любимой родины. Его до основания вымотала их нарочитая бодрость, выраженная в неугасаемых резиновых улыбках и регулярных предложениях подкрепиться очередной сосиской и запить её холодной сладкой водой, которую в Америке почему-то принято называть ледяным чаем.
– Почему ты не улыбаешься, Сергей? – они не уставали повторять один и тот же вопрос каждый день. – Тебе не нравится Америка? Почему? Мы знаем, что у вас в России повсюду грязные дороги и никому не платят зарплату. Почему тебе не нравится Америка? У вас в России плохо. Много разбойников, много беспорядка.
– У нас беспорядка не больше, чем у вас. Просто у нас порядки разные. А что до бандитов, то и вы этим добром ничуть не обделены. Просто мы с вами чуток поменялись местами. Раньше у вас был Дикий Запад, теперь он у нас. У нас в каждом уважающем себя городе на центральных улицах непременно устраивают перестрелки. Любой крупный бизнесмен считает себя обязанным иметь телохранителей, даже если они ему не нужны. Это своего рода шик, признак принадлежности к определённому социальному классу…
Имя Сергея Лисицына было хорошо известно в России. Московский журнал «Плюфь» не сильно отличался от других глянцевых изданий, таких было много. Зато рубрика «Твёрдый знак» была уникальной, и сравнить её было не с чем. Второй год подряд на Лисицына была мода. Его всюду приглашали, он был не просто желанным гостем, многие считали лестным для себя пожать ему руку и постоять бок о бок с ним перед объективами фотокамер. В то же время имя Сергея Лисицына заставляло многих холодеть, ибо его «Твёрдый знак» был тем самым столбом позора, на котором никто из обывателей не пожелал бы увидеть своей фамилии.
Лисицына пригласили в США на проходивший в августе ежегодный симпозиум работников прессы. Американцы всегда любили заморские диковинки, будь то люди или музейные экспонаты. На них смотрели, о них много говорили, но к ним быстро теряли интерес, если диковинки обходили вниманием саму Америку, ибо больше всего на свете американцы любят свою страну, где нет, как им кажется, недостатка ни в чём. Они упиваются собственной самодостаточностью и не желают знать ничего о мире за пределами государственной границы. Когда же до них докатился-таки слушок о знаменитом русском журналисте, которого обожал и одновременно страшился весь высший свет России, коллеги из Лиги независимых репортёров не могли устоять перед соблазном встретиться с ним на своей территории. Сергей согласился.
Теперь он возвращался домой. Душистый, но нестерпимо жаркий воздух прерий остался далеко позади и представлялся Лисицыну пусть ярким, но всё же кратковременным сном. Россия властно тянула к себе.
Встретить Лисицына в Шереметьево приехал Артём Шаровик.
– Сергей Владимирович, я рад вас приветствовать! – почти закричал он, приветственно раскинув руки. Он был откровенно счастлив возвращению Сергея Лисицына.
– Здесь уже здорово похолодало, – Сергей поёжился, глядя на тёмную улицу.
– Начало ноября, скоро зима.
Они прошли на автомобильную стоянку.
– Багажом, я смотрю, вы не богаты, – сказал Артём. – Неужто ничем не соблазнились там?
Они сели в машину. Снаружи забарабанил мелкий дождь. Сергей сразу почувствовал себя дома. За стеклом лилась вода, бежала грязь, брызгалась слякотная неуютность, и от этого на душе стало как-то по-родному легко.
– Ну что там Америка? Хорошо?
– Ерунда, – искренне ответил Сергей.
– Неужто совсем никакое впечатление? – не поверил Артём.
– Во-первых, Америка – это страна тупиц. Всех, кто у них есть с мозгами, американцы купили за рубежом… Ты не отвлекайся, на дорогу посматривай. Во-вторых, Америка – это бескрайняя деревня, сплошные пустыни, фермы и автомобильные дороги. За три месяца, пока я там был, у меня сложилось твёрдое убеждение, что сущность Америки составляют дороги. Не будет дорог, не станет и Америки. Я имею в виду цивилизацию, а не дикую природу, конечно.
– Да бросьте вы, неужто там ничего нет, кроме дорог? А где же у них тогда кино снимают? Куда же все небоскрёбы подевались?
– Есть, дружок, и небоскрёбы, есть и навесные шоссе в три яруса, но их мало. В кино показывают в основном крупные города, такие как Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Чикаго, но они настолько же не Америка, насколько Москва – не Россия. Это островки нагромождённой цивилизации. Правда, в отличие от нас, таких островков у них много. В целом же Америка – страна одноэтажная, как очень метко заметили когда-то Ильф и Петров.
– Многим нравится там.
– О вкусах не спорят.
* * *
Второй день в Москве.
После обеда Сергей вышел из дома и сел за руль своего «жигулёнка».
– Ну, Зебра, покатаемся маленько? – погладил он руль автомобиля. – Застоялась ты без меня? А я по тебе соскучился, хочешь – верь, хочешь – не верь.
Сергей выехал из-под навеса, устроенного во дворе, на мокрую улицу и удовлетворённо вздохнул.
Сидя за рулём, он отдыхал. Так бывало не всегда. Временами Лисицыну не сиделось в автомобиле, мысли одолевали настолько, что он бросал Зебру и ехал городским транспортом, где духота, шум и общая сутолока создавали иногда обстановку, наиболее подходящую для успокоения. Но сидя за рулём сегодня, он приходил в себя, вживался в родную атмосферу. Всё казалось таким же, как до отъезда в Америку, но Лисицыну требовалось прочувствовать, убедиться, что в столице всё осталась на своих местах. Он разъезжал по городу без всякой цели, сворачивая наугад, иногда попадал в тупики или в тесные дворики, где и развернуться толком нельзя.
Он продолжал колесить…
Уже смеркалось, когда он нырнул в очередной неизвестный ему переулок.
В переулке стоял джип с раскрытыми дверьми. Проезжая мимо, Сергей увидел, как два здоровых парня выволакивали на улицу третьего, заломив ему руки. Было ещё достаточно светло, но лиц Лисицын не разглядел. Никто из троих не обратил внимание на проскочивший мимо «жигуль». Сергей свернул за угол и остановился. В животе похолодело, руки взмокли, но это был не страх. Это был Голос. И Голос заставил его нажать на тормоз.
Сергей крайне редко встревал в уличные разборки, хотя драться умел отменно. За его спиной лежали десять лет активных тренировок. Последние пять лет он не появлялся в зале, но память жила в каждой клетке тела. От случая к случаю он навещал старых товарищей по спортивной жизни и с большим удовольствием участвовал в спаррингах. Организм легко включался в боевой режим, руки и ноги работали автоматически, быстро выпадая вперёд, нанося удары, перенося вес тела с ноги на ногу, словно подвижную жидкую массу. Впрочем, с противником одной весовой категории и одного уровня, но регулярно тренирующимся, Сергею приходилось туго.
