– Что с тобой, Ларочка? Расскажи маме, что тебя беспокоит, доченька, – плакала мать, не в силах осознать причину частой смены настроения дочери.
– Мне хочется чего-то, – пыталась объяснить девочка и указывала себе на грудь, – вот здесь хочется.
Врачи выписывали пилюли и капли, лекарства приглушали в девочке ощущение неизвестной волны, но не избавляли от него полностью.
В том же шестилетнем возрасте Ларочка случайно, играя во дворе, заметила Игорька, соседского мальчика, отбежавшего в кустики. Никогда прежде она не придавала значения различию между мальчиками и девочками, но в этот раз она обратила внимание на то, откуда и как лилась из мальчика жёлтенькая струйка. Ларочка вздрогнула. Мальчишечья «пипка» напомнила ей одну из змей, увиденную в странном сне.
В тот же день девочка позвала Игорька «играть в доктора».
– Я не умею, – признался мальчик, подёргивая ручонками свои короткие штанишки.
– Это очень легко, – Ларочка положила руки ему на грудь и состроила серьёзную мордашку. – У меня есть такая штука, которую доктор втыкает в уши и слушает, хорошо ты кашляешь или плохо. Ещё у меня есть шприц, но нет иголки. И у мамы есть всяческие кремы, очень много кремов. Я буду мазать ими твои больные места. Но сначала я должна тебя прообследовать.
– Ладно, – Игорёк согласился без колебаний.
Обычно он забавлялся иными играми, взбирался на деревья, бросался камнями и палками. Девчоночьи развлечения его никогда не интересовали, но черноглазая Ларочка была ему симпатична, и он проявил великодушие, разрешив вовлечь себя в ненужную ему игру.
– Ладно, – кивнул он, – только никому не говори, что я с тобой играть ходил.
– Не скажу, – пообещала она и потащила его за собой, вцепившись ему в порванный рукав.
Дома она не без труда стянула с Игорька шорты, трусики и майку, засунула ему под мышку игрушечный градусник.
– Держи крепко и медленно считай до десяти, – велела она, и покажи мне язык.
Мальчик не мог одновременно считать и высовывать язык, произнося громкое «а-а-а», поэтому считать он начал лишь после того, как доктор Ларочка перестала изучать розовую полость его рта.
– Считай снова, температура ещё не нагрелась, – велела она, когда Игорёк закончил отсчёт. – Считай два раза подряд, нет, лучше три раза.
Она надела на шею пластмассовый фонендоскоп и, произвольно прикладывая его к разным частям тела своего пациента, приступила к дальнейшим исследованиям.
– Странная у тебя пипка, Игорёк.
– Ничего не странная, – обиделся мальчик.
– Очень даже странная, – настаивала Ларочка.
– Сама ты странная.
– Сейчас я её послушаю, – девочка приложила фонендоскоп к заинтересовавшему её месту.
– Доктора так никогда не слушают.
– Я лучше знаю, что делают доктора, – заявила Ларочка и тут увидела, как интересовавшее её место вдруг изменило свою форму, напружинилось, превратилось в горизонтально торчащий черенок плоти, похожий на коротенький пластилиновый хоботок.
Девочка выронила фонендоскоп.
– Что это, Игорёк? – она перешла на шёпот. – У тебя там кто-то живёт! Сейчас вылезет из кожи! Смотри!
– Так иногда бывает, – важно ответил мальчик, чувствуя своё превосходство над Ларочкой; у него было то, чего явно не было у девочки и о чём она даже не догадывалась. – Никакая ты не доктор, Лариска, ничего ты не знаешь.
Пока он натягивал на себя одежду, Ларочка плюхнулась на пол, не сводя глаз с мальчика. В её голове происходило нечто ужасное, всё кружилось, кипело, колыхалось. Внезапно в груди поднялась волна чувств, испытанная во сне. Ларочка побледнела, губы её задрожали.
– Чего ты глаза вылупила на меня? – спросил Игорёк. – Испугалась, что ли?..
После этого случая она приглашала к себе Игорька дважды, и он милостиво разрешал ей щупать себя. Однако на третий раз во время их игры в комнату вошла Ларочкина мама. В первый момент она оторопела, увидев, как её дочурка в упор разглядывает крохотную эрекцию бесстыдно стоящего перед ней голого мальчика лет шести.
– Перестаньте заниматься глупостями, дети, – взяв себя в руки, произнесла женщина и вдруг расхохоталась: настолько невинно смотрели на неё детские глаза.
Вспоминая этот эпизод из своей жизни, Лариса Львовна Губанова улыбалась. Конечно, это было забавно. Трудно было представить взрослых людей, изучающих друг друга с таким же детским любопытством. Как же!
Лариса достала сигарету и щёлкнула зажигалкой.
Проглядывая своё прошлое, она пришла к выводу, что случай с Игорьком был первым, который вызвал в ней ту самую блаженную и вместе с тем страшную волну. И она понимала, что дело было вовсе не в первом сексуальном опыте. Дело было в восприятии мира.
– Как у меня болит голова, – вздохнула Лариса.
С раннего детства она нуждалась в постоянном притоке ярких впечатлений. Они были пищей для её неуравновешенной психики. Накатывавшая волна нервозности означала, что Лариса нуждалась в срочной подпитке чувств. Если рядом ничего не происходило, если под рукой не валялась новая кассета с фильмом ужасов, если голова не хмелела от водки, то Ларису охватывало беспокойство. Ей требовалось нечто, пробуждающее её эмоции. Порой ей приходилось прижигать свою руку сигаретой, чтобы вырвать себя из цепких лап болезненной взбудораженности. Транквилизаторы не помогали.
Она часто отправлялась в туристические поездки, чтобы насытить себя впечатлениями, забиралась в горы и часами просиживала на самом краю пропасти, едва не срываясь вниз, подъезжала вплотную ко львам и замирала от восторженного страха, когда хищники пытались просунуть когтистые лапы в приоткрытое окно автомобиля, однажды даже присоединилась к африканским аборигенам в ритуальном танце и выпила с ними горячую кровь жертвенной козы. Окружающий мир приводил её в восторг, она трепетала, но вкус новых впечатлений слишком быстро притуплялся. Пропасти переставали пугать своими безднами, речные пороги становились привычными, стихал восторг, вызванный стремительными бурунами. Лариса остывала, и к ней подступала очередная волна, жаждущая новых контрастных впечатлений. Это требовалось ей куда больше, чем абстрактная гармония. Ей мало было любоваться красотами природы, хотя бескрайние поля и лесные массивы нравились ей. При порывах ветра её обуревало желание превратиться в частицу рвущегося воздушного потока, слиться с ураганом воедино, охватить всей поверхностью своего тела встречающиеся на пути деревья и дома. Ей хотелось быть повсюду, быть во всём и чувствовать всё.
– Мне всего мало, – жаловалась она самой себе, сидя перед зеркалом и тыча в него пальцем, – и ты не в силах помочь мне, голубушка, ничем. Мне сорок лет, и я чувствую, как жизнь проходит мимо, пролетает стороной. Где-то постоянно происходит что-то важное, но меня там нет. Где-то случается страшное и кровавое, но меня там нет. Настоящая жизнь подарена кому-то другому, кому она, возможно, и не нужна. А мне, которая так нуждается в сильных впечатлениях, приходится таскаться за ними на край света, будто рядом ничего нет. Почему так? За что я так обманута?..
