Теперь она сидела за столиком, на котором
Мария Медичи держала некогда отрубленную голову своего фаворита, и пила чай,
размешивая в чашке сахар серебряной ложечкой. Это была ложка знаменитого
аптекаря-отравителя, проживавшего в городке N. Тульской губернии в середине XIX
века. Рядом лежал маленький колбасный ножик, с которым Яшка-каторжник подстерег
на постоялом дворе двух купцов.
Да-да, все предметы в каминном зале имели
именно такую невеселую историю. Так, взяв со стола случайный огрызок карандаша,
можно было с уверенностью предположить, что либо его воткнули кому-нибудь в
глаз, либо Лаврентий Берия, сидя дома на диванчике под фикусом, делал им
пометки на служебных бумагах.
Первое время Мефодию и остальным не слишком
приятно было находиться среди подобных предметов, однако вскоре они привыкли.
Ну стул и стул, стол и стол, нож и нож. Человек так устроен, что ничему не
ужасается бесконечно. Какая разница, кто, когда и кого, если дрова в камине,
согревавшем некогда великого инквизитора, потрескивают так по-домашнему уютно?
Возможно, в этом и состоял план мрака – постепенно, шаг за шагом, уступка за
уступкой, размывать способность удивляться и ужасаться, отодвигать границу
дозволенного, пока, наконец, дозволенность не станет всевозволенностью.
Из-под стола выскочил Зудука, единственный из
рукотворных монстров Чимоданова, которого он взял с собой. Прихрамывая, Зудука
направился к Мошкину, за шнурок волоча за собой кроссовку.
– Ты ее нашел! Умница! Хороший
мальчик! – умилился Евгеша.
Зудука торопливо ковылял к нему, то и дело
зачем-то оглядываясь.
– Не надо! Не советую! – лениво
сказал Чимоданов, отрезая ножиком Яшки-каторжника вафельный торт.
– Почему? Это же мое! – удивился
Евгеша. Кроссовка уже была в его руке.
Зудука, которого он как раз собирался
поблагодарить, не дожидаясь поощрения, удирал со всей возможной поспешностью.
– Я не знаю, что там с твоим ботинком, но
на твоем месте я не надевал бы его… – задумчиво продолжал Петруччо.
– Да, но…
– Ты ничего подозрительного не замечаешь?
Так и есть! Фитиль тлеет! Кидай его, идиот!
Мошкин послушно бросил. Белая вспышка
подбросила кроссовку и разодрала ее в клочья. На шторах заплясали языки
пламени. Евгеша затушил их водой, покинувшей графин, стоило ему взглянуть на
него.
– Зуду-у-ука! – потрясая кулаками,
вопил Чимоданов. – Зуду-у-ка! Я тебя сейчас буду убивать!
Лысый монстр, хихикая, забился под диван, на
котором актер, игравший Отелло, переусердствовав, задушил некогда актрису,
игравшую Дездемону. Вытащить оттуда Зудуку не было никакой возможности. Для
порядка пнув пару раз диван, Чимоданов присел на корточки и поднял с полу
пустой коробок. Затем еще один и еще…
– Все ясно. Он натолкал полную кроссовку
спичечных головок! Должно быть, планировал большой бабах! – сообщил он.
– Зачем? – спросил Мошкин.
– Да просто так. Он гений вредоносной
мысли. Ты его не обижал, нет? – поинтересовался Чимоданов.
– Нет. Я на него и не смотрел! –
сказал Мошкин, теряя уверенность с каждым следующим словом.
Петруччо кивнул.
– Ясно, – сказал он.
– Что ясно?
– Он обозлился, что ты не обращал на него
внимания. Зудука ужасно самолюбивый.
– И в кого бы? – хмыкнула
Ната. – Хозяин-то у него сплошное «н-но!» с двойным подчеркиванием.
Ната встала и, подойдя к зеркалу, стала
внимательно себя разглядывать. Делала она это не так, как мальчишки-подростки и
их отцы, то есть статично, ничего в себе не меняя и лишь визуально оценивая
ширину плеч и как сидит костюмчик, а очень деятельно, по-женски. Руки ее
порхали, то поправляя волосы, то озабоченно касаясь разных участков кожи,
которые, должно быть, казались ей проблемными.
– И как вам здесь? Этот дом в центре и
прочие несуразности? – спросила она томно.
– Ничего себе… Если забыть, что недавно
нас чуть не прикончили, – сказал Чимоданов. – Опять же монстров ни от
кого прятать не надо!.. Даже если Зудука тут все стены разнесет, Арей только
хмыкнет. А дома телевизор разобьешь случайно, так со свету сживают… «Думай о
своих поступках! Тебе что, дорожные знаки в коридоре ставить?» И все такое… А я
что, виноват, что Зудука пилу нашел? А-а?! Ты зачем ножки у тумбочки подпилил,
негодяй?
Петруччо вновь пнул ногой диван. Под диваном
завозились.
– А по матери скучаешь? – спросил
Мошкин.
Чимоданов неопределенно пожал плечами.
– Я ее вижу пару раз в неделю. Мне
хватает. Я думал, она не смирится, что я в гимназии какой-то учусь, но Глумович
ее ужасно очаровал! Вступил к ней в гражданскую комиссию! Считает светофоры на
Тверской, письма переводит на английский, а недавно открутил где-то знак
«Кирпич» и преподнес ей вместе с букетом, – зевнул он.
– А если у твоей мамы как-нибудь хватит
фантазии нагрянуть в гимназию, навестить тебя там?
– Не думаю. Арей поклялся, что у нее даже
мысли такой не возникнет, – уверенно сказал Петруччо.
– А тебе, Мошкин, как тут? –
спросила Ната.
Евгеша честно задумался.
– Не знаю. Не привык еще. Хотя Арей
говорил, что, кроме воды, я, возможно, через пару лет смогу управлять огнем.
Это похоже, надо только схватить суть… Главное – начальная магия и дар стража.
Остальное же здесь! – он коснулся пальцем лба.
– А тебе-то самой тут как? – спросил
Чимоданов.
– Тут прикольно, – сказала
Ната. – Лучше, чем дома. Здоровенная комната с дубовым засовом. Никто к
тебе не сунется.
– Не скучаешь?
– Издеваешься? Меня домой не тянет! У
меня вообще дома по сути не было, – заявила Ната.
– Как это?
– Да так. У мамы новый муж. Весь такой
«равняйсь-смирно!». Лезет указывать, как мне одеваться. «Это неприлично! С
какой прической ты ходишь?» Ну и все такое. А тут еще сестра старшая замуж
вышла. Если у матери муж солдафон, то у этой придурок. Поставил пароль на
компьютер. Берет без спроса мои кассеты и пишет на них какую-то свою муть.
– И сколько у вас комнат?
– Две, – сказала Ната.
– Ого. Весело тебе! А ты не думала, чтобы
их… ну ты понимаешь? – произнес Петруччо.
