– Чудный ребенок, разве я не приглашал
вас в прошлом году в цирк? – продолжал Фатяйцев. – Ну вспомните! Я
еще попросил у вас телефончик, и вы его мне дали, но, увы, он оказался
фальшивым. Я позвонил, и мне ответило общество любителей средиземноморских
черепах.
– Я была на коляске? – наивно
спросила Ирка.
– На коляске? – удивился
Фатяйцев. – Думаете, в прошлом году вы были так малы? Не скромничайте!
Спохватившись, Ирка прикусила губу. Она
поняла, что упоминать коляску не следовало. Своим неосторожным словом она едва
не обрушила на бывшего клоуна проклятие валькирий.
– Нет, это была не я, – буркнула
она.
– Нет, это были вы! – заупрямился
Фатяйцев. – Я точно помню! На вас было белое платье из пуха одуванчиков!
Ирка засмеялась.
– Это все равно была не я!
– Как не вы? Разве не вы! О нет! Я убит!
Я грежу о той девушке каждый день! – сказал Фатяйцев и, рыдая, закрыл лицо
руками.
Рыдал он так правдоподобно, с брызгами и даже
струйками слез, что Ирка даже испугалась и толкнула Эссиорха локтем. В ответ
Эссиорх молча показал ей пальцем на уши Фатяйцева. Оказалось, рыдая, бывший
клоун не забывал комично шевелить ушами.
– Хватит паясничать! Ты пугаешь
девушку! – недовольно сказал Эссиорх.
Фатяйцев поднял к потолку красное негодующее
лицо.
– Я не паясничаю! Я искренно страдаю! Я
клоун-мим! Вечный Пьеро! А ты наглый Арлекин! Не более того! – загромыхал
он.
Правда, шумел Фатяйцев недолго. Уже через
полминуты он перестал валять дурака и пригласил Ирку и Эссиорха отобедать с
ним.
– Знаешь, чем я сейчас живу, откуда это
вино, копченая колбаса, виноград и прочие элементы аристократической
деградации? – спросил он, с гордостью кивая на стол.
– Бродишь по Арбату в рыжем парике, с
круглым красным носом на резинке, и продаешь шарики? – улыбнулся Эссиорх,
знавший правильный ответ, но решивший подыграть соседу.
– Шарики? Ничего подобного, – бурно
запротестовал Фатяйцев. – С этой фазой моей жизни покончено. Ныне я пишу
речи.
– Правительству? – удивленно
спросила Ирка.
Фатяйцев замотал головой.
– Так низко я пока не пал. Там свои
клоуны. Я сочиняю признания в любви для романтиков, лишенных дара слова;
трагические эпитафии безвременно погибшим браткам, когда вокруг со слезами на
глазах – с искренними слезами, заметьте! – толпятся те, кто их взорвал;
пригласительные билеты на свадьбы и прочая, прочая, прочая. Бывают и неожиданные
заказы. Недавно, например, я сочинял речь одному скромному служащему, который
хотел попросить шефа поднять ему зарплату.
– И что, зарплату подняли?
– Увы, нет. Шеф оказался непрошибаемым
жлобом. Зато у моего подопечного в процессе разучивания речи – а речь
получилась душевная! – завязался роман с одной сослуживицей. До того они
полтора года сидели чуть ли не стол в стол, но даже не смотрели друг на друга.
Роман зашел достаточно далеко, и теперь я пишу бедняге оправдательные спичи,
ибо он женат. Жена у него женщина неглупая, обмануть ее непросто, и я порой
часами ломаю голову, выдумывая что-нибудь свеженькое. Где он был и почему
задержался на работе.
Эссиорх укоризненно покачал головой. Фатяйцев
был в ударе и выстреливал забавные истории одну за другой. Уже в конце обеда он
мельком упомянул, что скоро ложится в больницу, на операцию.
– Что за операция? – спросила Ирка.
– Да так, ерунда. Дело нескольких
дней, – отвечал Фатяйцев.
– Серьезно?
Клоун замотал головой.
– Какое там серьезно, мелочевка… Была у
меня бабка, умная старуха, но насквозь больная. Уж я и не скажу, сколько раз
она под ножом лежала, а все в ус не дула. «Эх, Сашка! – говорила
она. – Разве убережешься? Одним разом человек умирает, не износив как
следует рук, ног, не испортив глаз. Разве не обидно? Лежит во гробе – и ножки
целы, и ручки не истрачены, а где человек – нетути! Лучше уж по кусочкам на тот
свет отправиться, да пожить подольше!» Ну, не поминайте лихом!
Фатяйцев надул щеки и хлопнул по ним,
произведя выстрел громче пистолетного. Затем озабоченно посмотрел на часы и,
крича: «Дела! Дела! Покою сердце просит!» – куда-то умчался.
– Ну как тебе Фатяйцев? Не правда ли,
великолепен? – спросил Эссиорх.
– Твой друг очень грустный
человек, – сказала Ирка.
– Кто грустный, он? – недоверчиво
переспросил хранитель.
– Да. Даже когда он шутит, у него
грустные глаза.
– Наверное, это потому, что он бывший
клоун. У всех клоунов грустные глаза. Они смешат других, но им сами совсем не
смешно, – подумав, сказал Эссиорх.
* * *
Комната, которой гордился хранитель, оказалась
крошечной. К окну был прилеплен небольшой балкончик полукруглой формы – шага
примерно в два. Однако, по словам Эссиорха, выходить на балкон было опасно – он
находился в аварийном состоянии. Зато его любили навещать голуби. Здесь они
ворковали, клевали хлеб и оставляли белые автографические кляксы.
– Ну вот мы и дома! – сказал Эссиорх
с явным удовольствием.
На каждой из четырех стен, на полу и на
потолке Ирка увидела защитную руну света, отдаленно похожую на море – такое,
каким его рисуют маленькие дети. Ирке никогда не приходилось видеть, чтобы
маленькое помещение охранялось с такой магической тщательностью.
Закрыв за собой дверь, Эссиорх прильнул к ней
ухом и некоторое время внимательнейшим образом вслушивался во что-то. Затем
подошел к окну и долго смотрел наружу. Подышал на стекло и длинным ногтем
мизинца начертил на нем строку странных знаков. Некоторые из них сразу таяли,
другие же отпечатывались в стекле, точно выжженные на нем навечно.
Должно быть, Эссиорх был удовлетворен
результатом. Он расслабился и повернулся к Ирке.
– А вот теперь можно и о делах!.. Уверен,
мрак очень бы желал получить это… – сказал хранитель, кивая на небольшой
прямоугольный предмет, прислоненный к стене и накрытый одеялом.
Прежде чем сдернуть одеяло, Эссиорх быстро
окинул взглядом все руны. Затем наклонился, потянул одеяло за край и отступил
назад.
