– Ничего подобного. Тот был гораздо выше
и не стал бы прятать лицо. Но кольцо было мое. Взять клятву назад я не могла и
заговорила алмазную пыль. Человечек молча повернулся и исчез, спрятав под
плащом мешочек с пылью. Прошел день, еще день, потом неделя. Все было тихо. Я
начала уже успокаиваться, как вдруг среди ночи на Лысой Горе поднимается
страшный переполох. Упыри, ведьмы, оборотни, всякая прочая шушера – все носятся
как ошпаренные и сплетничают как сглаженные бабки, хотя никто толком ничего не
знает. Даже мертвяки и те повылезали из могил, хотя у них был законный выходной
и вообще не их ночь…
– А что, бывают и их ночи? – с
суеверным ужасом спросил Эдя.
Трехдюймовочка поморщилась. Ответ для нее был
слишком очевидным.
– Наутро понаехали шишки из Магщества
Продрыглых Магций и завертелось. Площадь, где находится Хранилище Артефактов,
моментально оцепили. Накануне ночью кто-то проник в хранилище, а оно у нас
путаное, как лабиринт. Расположение коридоров и комнат меняется каждое
новолуние. Предположили, что похититель еще внутри, потому что телепортировать
из хранилища невозможно. Две группы боевых магов и проводник проникли в
хранилище и все там обшарили. Разумеется, никого не нашли. В полу хранилища
зияла дыра. Явная работа нежити. Только нежить могла подрыть лабиринт в такие
короткие сроки. Все артефакты были на месте, кроме одного… – фея
выщелкнула из пачки новую сигарету.
Эдя подумал, что она либо чудовищно волнуется,
либо действительно курит как паровоз.
– Барон, огонька! А, да, я забыла! –
сказала она и вновь воспользовалась ногтем.
– Так что украли-то? – нетерпеливо
спросил Эдя, не любивший долгих предисловий.
Оберегая дым в легких, фея подняла брови и
сделала несколько зигзагообразных движений сигаретой.
– Знаю, что какая-то невзрачная с виду
вещица… Вскоре я услышала, будто на месте преступления обнаружили алмазную
пыль. Не дожидаясь, пока меня вычислят – а это легче легкого сделать по
наложенной на пыль магии, – я скрылась. Несколько дней прожила у знакомой
колдуньи, а потом старушка перетрусила, и я бежала в мир лопухоидов, –
сказала фея.
– А остаться нельзя было? Ну объяснить
этим шкетам из Магщества: мол, клятва и все такое? – спросил Эдя.
Трехдюймовочка выпустила дым через ноздри.
– Можно – нельзя, какая разница! –
нервно отвечала она. – Им нужны не объяснения, а исчезнувший артефакт. Вот
увидишь, они пошлют за мной Глиняного Пса!
– Это так страшно? Что за Глиняный
Пес-то?
– О, некромагия! Ни больше и ни меньше.
Наскоро слепленный кусок глины, пропитанный человечьей и собачьей кровью в
соотношении один к трем. Не знает усталости. Обладает потрясающим нюхом. Пока
не высохнет кровь – будет идти по следу и приведет к похитителю даже в том
случае, если он телепортировал. Когда же Пес совсем близко – телепортации
вообще становятся невозможными. Сама возможность их перечеркнута на корню.
Короче говоря, скрыться от Пса чудовищно сложно!
– А как он возьмет след? –
легкомысленно спросил Эдя.
Он никогда особенно не интересовался собаками
и знал о них лишь то, что не стоит особенно размахивать руками, когда проходишь
на улице мимо.
– Как можно такое спрашивать! Да проще
простого! – всплеснула руками фея. – А алмазная пыль с наложенной на
нее магией? Моей магией! Уверена, он уже идет по следу. Проклятая глиняшка!
Сидеть вот тут и бояться! Тьфу, ненавижу!
Продолжая порхать по комнате, Трехдюймовочка
едва не врезалась в детскую фотографию Мефодия. От ее взгляда не укрылся и
ошейник Депресняка, валявшийся на некогда занимаемой Даф кровати.
– Ого! – воскликнула она. – Я
не ошиблась! Веселенькое местечко! Они не скоро догадаются, что я могу
оказаться ЗДЕСЬ…
Эдя хотел уточнить, что она имела в виду под
«здесь» и что такого особенного в его комнатушке на окраине города, но не стал.
Последнее время их дом порой казался ему очень странным местом. Хаврон
чувствовал это с остротой так и не выросшего ребенка.
– Кстати, – продолжала фея. –
Раз уж я тут поселилась, кое в чем я должна признаться. Ты готов к признаниям?
– Смотря к каким, – осторожно
ответил Эдя.
– А к таким! Если ты заметишь, что я
резко переменилась, перестала тебя узнавать, угрожаю или пытаюсь напустить на
тебя порчу – не тревожься и не возмущайся. Дело в том, что это буду не я.
– Как это не возмущаться? – не понял
Хаврон. – Тогда я тоже хочу вас предупредить. Если однажды я запущу в вас
молотком, просверлю дрелью или случайно вылью на голову кипящее молоко – не
тревожьтесь и не качайте права! Это буду не я.
– Видишь ли, тут такое дело… Это
неприятная семейная тайна, почти скелет в шкафу, – продолжала Трехдюймовочка
со смущением в голосе. – У меня была сестра-близнец. Как ни больно это
говорить, особа не слишком приятная во всех отношениях. Феи обычно служат свету
– она же служила тьме. Век темных фей обычно бывает недолог. О том, как она
встретила свой конец, рассказывать тебе я не буду. Если она захочет – расскажет
сама…
– Что сделает? – с суеверным испугом
переспросил Хаврон. Его не слишком тянуло общаться с умершими феями.
Трехдюймовочка пропустила его реплику мимо
ушей. Она страдала. Ее маленькие руки мяли поля соломенной шляпки.
– Как бы там ни было, сестра есть сестра.
Я позволила ей – позже я сто раз об этом пожалела – вселяться в мое тело на
любую треть суток по ее выбору. Так вот – она пользуется этим правом до сих
пор. Я не знаю точно, что происходит в те часы, когда она занимает мое
сознание, но сдается мне, что ничего особенно хорошего. Тело всегда достается
мне объевшимся и уставшим. Я вынуждена отсыпаться, тратя на это добрую половину
своих шестнадцати часов. Вот и получается, что, хотя ей принадлежит всего треть
суток, на самом деле у нас все поровну, так как еще треть я вынуждена
отсыпаться и вообще приводить себя в порядок!..
– Разве с вами что-то не в
порядке? – неосторожно сказал Эдя.
– РАЗУМЕЕТСЯ, НЕТ! – взвилась
фея. – Смотри, в кого превратила меня эта обжора! Я ее ненавижу! Иногда,
чтобы в нее ничего уже не влезло, я назло ей съедаю две крошки орехового рулета
и выпиваю наперсток молока! Но разве эту свинью проймешь? С нее же все как с
гуся вода!
Негодующее лицо Трехдюймовочки приобрело
багровый оттенок. Эдя терпеливо слушал. Он уже привык, что как только речь
заходит о родственниках, особенно о братьях и сестрах, самые приличные с виду
люди начинают грызть зубами полировку.
