«Я хорошая и терпеливая. Главное, помнить, что
я хорошая и терпеливая. И не наломать дров. Темных перьев мне уже
хватит», – закрывая глаза, сказала себе Даф. Она не понимала, почему Ната
постоянно ее атакует. Делить-то им как будто нечего. В Мефодия Ната не влюблена
и кокетничает с ним просто из любви к искусству.
Однако было уже поздно. Гнев навалился на Даф,
как гнилая подушка. Она злилась тяжелой и запутанной злостью. Гнев ломал ее
терпение, с каждым разом откалывая все большие куски.
– Кажется, ты предложила мне где-то
расписаться? – словно со стороны услышала Дафна свой спокойный голос.
Слишком спокойный голос. Когда однажды в Эдеме
она заговорила таким голосом на уроке, умная Шмыгалка прищурилась и сказала:
«Ученица Даф! Немедленно покиньте класс! Извержение вулканов будете устраивать
в коридоре!»
– Отличная все-таки штука эти маголодии
против комиссионеров! Правда? А мне можно научиться? А ты как думаешь, Ната, у
меня получится? – громко спросил Мошкин.
Ната, готовая уже наброситься на Даф,
переключилась на него.
– Я думаю, что ты клоун! – сказала
она и, отвернувшись, отошла.
Даф преисполнилась к Мошкину благодарности.
Она сообразила, что во всякой конфликтной ситуации Евгеша вызывает удар на
себя, служа добровольным громоотводом. Мальчиком для битья, совместно колотя
которого, примиряются злейшие враги.
– Что ты спросил? Ах, да,
маголодии! – спохватилась она, заметив, что Мошкин продолжает грустно
смотреть на нее. – Тренируешься триста лет по три часа каждый день. Или
четыреста пятьдесят лет по два часа. После этого начинает получаться.
Улита подошла к башне. Мефодий разобрался уже,
что это вентиляционная шахта метрополитена. Сверху башенку опоясывал ряд
характерных окон. Внутрь вела единственная железная дверь. Висячий замок был
стандартных размеров, но явно не собирался сдаваться добровольно. Более того,
чтобы замок нельзя было сорвать ломиком, к двери приварили кусок железной
трубы.
– Кто у нас тут самый худенький? Желающие
признаться есть? – спросила Улита, деловито сравнивая Мефодия и Петруччо.
– А что нужно? – спросил Чимоданов,
задорно помахивая Зудукой, которого держал за ногу.
– Попытаемся сорвать вентиляционное окно
и протолкнем его внутрь. Пусть начертит на двери руну и откроет ее. В этом
случае нас, возможно, засекут не сразу.
– Нам туда очень нужно? – спросила
Даф, кивая на дверь.
– Увы, – сказала Улита.
– Тогда зачем искать сложные пути, когда
есть простые? – удивилась Даф.
Она поймала за живот Депресняка и поднесла его
к замку.
– Хороший котик! Умный котик! Ну сделай
это для меня, а?
Депресняк брезгливо понюхал замок и отвернулся.
На его физиономии ясно отпечаталось: cами лопайте, если вам неймется.
– Ну пожалуйста! Ну ты же мой мальчик! Не
огорчай мамочку! – уговаривала Даф, пытаясь повернуть его морду к замку.
«Ее мальчик» упорно отворачивался, выгибался,
обвисал в руках у Даф, как дохлый, и вяло порывался вырваться. Даф не
отставала. Она то гладила Депресняка, то стыдила, то обещала всевозможные
вкусные взятки. Вволю поогорчав мамочку и насладившись сознанием собственной
важности, Депресняк все же сдался и лениво сомкнул челюсти на дужке замка,
перекусив ее с такой легкостью, словно дужка была из макаронных изделий.
– Ни фига себе! Теперь буду знать, что
лучшее средство от кариеса – грызть строительные гвозди! – сказал Мефодий.
Меф вознегодовал, увидев, каких ничтожных
усилий это стоило коту и сколько он перед этим ломался. Даф отпустила
Депресняка. Оказавшись на земле, адский котик немедленно принялся
демонстративно вылизываться, точно был не на руках у Дафны, а невесть на какой
помойке.
– Это он вредничает. Злится, что сделал
что-то хорошее, – пояснила Даф.
– Просто как человек! Многим хорошим
людям ужасно хочется казаться плохими, – тихо сказал Мошкин.
Мефодий высвободил из дужек откушенный замок и
открыл дверь. Вниз уходила прямая шахта с железной лестницей. Из шахты тянуло сырым,
нутряным, подземным. Уже третий пролет лестницы, постепенно растворяясь в
темноте, проваливался точно в никуда. Взять фонарь, разумеется, никто не
догадался.
– Что будем делать? Не видно ж
ничего! – спросил Чимоданов.
Даф достала флейту и переглянулась с Улитой.
Ведьма пожала плечами.
– Ну если уж совсем слегка, то, может, и
не засекут… В конце концов, это не совсем обычная магия… – буркнула она.
Даф поднесла флейту к губам.
– Надеюсь, слабонервных нет? Если есть,
то не смотрите мне в глаза… – предупредила она и начала играть.
Долго ли, недолго она играла, сказать было
сложно. Возможно, прошел миг, а, возможно, вечность. Само понятие времени
растворилось в ее игре, стало несущественным. Да и игра ли это была? Мефодий не
услышал самой маголодии. Ему чудились лишь шорох листьев и отдаленный, едва
различимый шум прибоя. Странное чувство охватило его. Чувство, что он стоит на
поросшей лесом скале, о которую трется море. Стоит один и слышит снизу далекие
звуки. Кто-то добрый, светлый и любящий зовет его. Он знает это и ощущает
спокойную, ровную радость, так не похожую на демоническое, судорожное, точно
пир во время чумы, торжество, знакомое стражам мрака.
Внезапно Даф резко оторвала от губ флейту и
повернулась к Мефодию. Забывшись, он случайно взглянул на нее и едва сдержал
возглас. Из глаз Дафны бил голубой пронизывающий свет. Свет был ярок, упруг и
почти физически плотен. Предметы не были ему преградой, и когда взгляд Даф
падал на камни, Мефодий видел что-то черное и зыбкое, находящееся под ними.
Мефодий заметил, что Даф по странной причине
избегает глядеть на людей, и, чтобы даже случайно не сделать этого, смотрит
вниз, под ноги.
– А, светлая! Боишься одежду просветить?
Типа того, что у Мошкина плавки в горошек и все такое? – вкрадчиво
поинтересовалась Ната.
– У кого что болит, тот о том и говорит…
Как раз это-то мне неинтересно, – отвечала Даф, не поднимая глаз.
– А в чем тогда дело?
– Это опасный взгляд. Я могу узнать
слишком много… То, что мне и знать не нужно.
– В смысле? И что тут такого? – не
поняла Вихрова.
– Ум не только в том, чтобы получить
много знаний, но и в том, чтобы избежать лишних, – спокойно пояснила Даф.
