На лесной проплешине, поджав под себя желтую,
очень молодую лапу, которая хорошо смотрелась бы в бульоне, покачивалась
Избушка на Курьих Ножках. Ставни были закрыты. Внутри кто-то грохотал
чугунками. Из трубы курился дымок. Надтреснутый голос с чувством пел романс.
Улита обошла избушку стороной, недовольно
покосившись на крыльцо и буркнув, что, мол, селятся тут всякие. Тропинка,
петляя и огибая столетние ели, забиралась в гору. В дуплах мигали желтые глаза,
однако никто не ухал, и Мефодий усомнился, что тут живут совы. Да и пахло для
сов уж больно странно – мускусом, смешанным с модными духами. Буслаев узнал
этот запах – у Зозо тоже были такие.
– Они и есть! Французские! –
вскользь заметила Улита, случайно подзеркалившая его мысли.
Внезапно она быстро свернула с тропы и
притаилась, прижав палец к губам. Остальные последовали ее примеру. Мефодий
увидел, как в отдалении шевельнулся старый еловый пень. В стороне, прямо по
бурелому, поскрипывая, прошел огромный, как ствол дерева, позеленевший лешак.
– Это мы на всякий случай. Они не опасны,
разве под горячую руку попадешься. Водяных только не любят, – пояснила
Улита, покидая убежище.
– Разве среди нас есть водяные? –
удивилась Ната.
Улита с озорным видом царапнула длинным ногтем
нос замешкавшегося Мошкина.
– Пык! Магия воды! Лешак ее сразу
просечет! С полтычка! – заявила она.
– Но я же не похож на водяного? –
как всегда с возможностью уступки, засомневался Евгеша.
Ведьма хихикнула.
– А у нас, родной, на Лысой Горе, лешаки
долго не разбираются! Магия воды у тебя есть? Есть. Он ее чует? Чует. Корнем по
голове – и все дела! А там, может, ты водяной-оборотень? – сказала Улита и
пошла по тропе.
Мефодий заметил, что на Лысой Горе молодая
ведьма внезапно пришла в приподнятое и радостное настроение. Ее полные щеки
утратили меловую бледность и налились яблочным румянцем. Глаза блестели. Грудь
жадно и нетерпеливо зачерпывала воздух. Здесь, в муравейнике разнородной магии,
где мрак причудливо переплетался со светом и не было одного лишь – серости, она
ощущала себя в родной стихии.
Ах, Гора ты моя горушка,
Гора Лысая, царство ведьмино,
Гора Лысая, земля мертвая!
Ты возьми, Гора, грусть печальную,
Ты мне дай, Гора, свежей кровушки, —
напевала она старую, с явными вампирскими
корнями песенку.
Закончив песню, она остановилась и, сделав
руками широкое зачерпывающее движение, сказала громко и удивленно:
– Вы никогда не замечали, что если
приезжаешь в другой город, то время за тобой не успевает? Оно еще не знает, где
ты, и первые день или два тянутся бесконечно. Затем время разнюхивает, что тебя
потеряло, находит, набрасывается и начинает: раз-раз! – стучать минутами
по кумполу. Дни сыплются, как сухой горох.
– А выход есть? – спросила Даф.
Улита кивнула.
– Есть. Но довольно однообразный. Бежать
в другой город.
Лес понемногу редел. Ели сменились осинами, а
затем и соснами. Почва стала песчаной. За деревьями угадывался крутой склон.
Еще несколько минут – и они вышли к каменной стене, дыры в которой были забиты
деревянными щитами. Ворота никто не охранял. Прямо к стенам лепились дома.
Старые крепостные башни тоже были населены. Из бойниц ближайшей, давно
превращенных в окна, доносилось бренчание гитары. В другой бойнице кто-то
вывесил сушиться кожаный фартук, прикрепленный к древку копья.
Полуграмотная надпись краской, прямо на
городской стене, приглашала:
«ЗЛО ПЫЖАЛОВАЦА В МАГИЛЬНИК!
БЕЛЫЕ МАГИ СТРОГА ПА РИГИСТРАЦИИ. АСТАЛЬНЫЕ
ВАЛИТЕ КАК ХОТИТИ!»
Сразу за стеной начинали петлять улицы. Из
толстых и больших труб, похожих на трубы котельных, валил дым – красный, сизый,
зеленый. Вероятно, там работали зельеварильни.
Рядом угадывался большой населенный город.
Мефодий понял, что здесь-то и начинается настоящая Лысая Гора.
Глава 8
Сердце не бьется – волхв смеется
Насмешка в серых глазах. Зрачки, расширенные,
как у рыси. Крутой упрямый лоб. Это он, Матвей Багров, мальчишка, одурачивший
«Книгу Харона». Кто он? Молодящийся старик-маг? Морлок? Призрак?
– Прерванное существование! – уронил
Багров, хотя Ирка не успела задать никакого вопроса.
– Это как?
– Ты живешь себе, живешь, а затем
оказываешься внутри перстня в виде крошечной искры. Для других проходят сотни
лет. Для тебя – мгновение, мимолетнее, чем дневная дремота… Затем ты – сам не
зная, как и почему – стоишь на песке у воды и смотришь на перстень, который лежит
рядом.
Матвей взглянул на перстень на своем
безымянном пальце. В отличие от кольца магфицера, с которым не так давно
познакомилась Ирка, его перстень был странно молчалив. Никаких потрескиваний,
никаких пляшущих искр. Затаенная сила чудилась в этом простом и невзрачном
перстне.
– И ты ничего не помнишь? – спросила
Ирка.
– Я помню все, – со странной
уверенностью отвечал Матвей. – Возможно, я не помню и не знаю всего, что
было в эти двести лет, но свое вчера я помню превосходно.
Он мимолетно коснулся рукой груди и посмотрел
на холст в руках у Ирки.
– Совсем забыл! Дай его мне!
– Зачем?
– Отдай! Увидишь! – властно повторил
он.
Ирка отдала. Багров развернул холст и долго
смотрел на него. По его невозмутимому лицу сложно было определить, что он
чувствует и о чем думает. Он поднял руку и подул на безымянный палец. От
темного перстня оторвалось пламя и охватило холст.
Ирка вскрикнула, попыталась потушить, но было
поздно. Язык пламени втянулся в перстень, не оставив от картины даже пепла.
Багров тщательно осмотрел пол и остался доволен.
– Зачем ты это сделал? – крикнула
Ирка.
– Так было нужно. Я искал картину, чтобы
уничтожить ее. Это было единственное мое изображение. Теперь они не смогут,
завладев портретом, применить некромагию и вуду. Ты знаешь, что такое вуду?
Ирка вспомнила шило в руках у пегобородого и
вновь ощутила его огненные уколы.
– Именно, – сказал Матвей, заметив,
как скривилось ее лицо. – Так вот – некромагия – это гораздо хуже.
– Некромагия разве не запрещена?
