Она мрачно смотрит на него:
— Отдай мне мой дневник. Я боюсь, что все это плохо кончится, я не хочу проблем. Я завяжу со всем, не буду больше прятаться. Мне это все осточертело.
Люк с силой трет лоб. Доротея, в отличие от Алисы, существо горячее, ее голыми руками не возьмешь.
— Сейчас вы не можете меня подвести, я должен дойти до конца. Ради вас и ради Алисы. Мы почти у цели, Доротея.
— Я сказала: мой дневник.
Люк подходит к ящику и протягивает ей стопку исписанных листов. Доротея стискивает зубы.
— Это… это ксерокс! Плевать я хотела на ксерокс! Отдай оригинал!
— Он не здесь, а на работе.
Он кладет руку ей на спину, подталкивает к двери.
— Послушайте, Доротея, я обещаю скоро заняться вами. Я придумал, как рассказать вашей сестре о том, что вы живы, не навредив ей еще больше. Но надо сделать то, о чем мы договорились, надо дойти до конца. А когда у Алисы восстановится память, все будет хорошо.
Она грозит ему пальцем:
— Только поосторожнее, ладно? Я не очень-то люблю Алису, но не могу видеть ее в таком состоянии, она же совершенно с катушек съехала. Это моя сестра.
И она уходит, такая же, как всегда: прямая, гордая. Ее машина резко трогается с места.
Оставшись один, Люк берет забытый ею сиреневый шерстяной шарф и утыкается в него носом. Можно сказать, что весь мир ополчился против него. Если Доротея и Мирабель испугаются, дорога к исцелению станет еще труднее. Год лечения может пойти насмарку.
«Думаю, отец тебя здорово не любит. И это еще мягко сказано». Люку становится не по себе. Он никогда не видел Клода Дехане, но много слышал о нем. И он знает, что этого человека все должны бояться.
18
Доротея, по-прежнему вне себя от злости, резко тормозит машину где-то за городом, отъезжает на обочину и смотрит на листки бумаги, лежащие на пассажирском сиденье. Ее личный дневник, описание трех лет ее жизни. Она сожалеет обо всем, она сожалеет о том, что встретилась с Люком Грэхемом, она сожалеет о том, что сказала об отце и своей жизни на ферме.
Она чувствует, что пропала. Ей не следовало доверять свой дневник Грэхему, не следовало так открываться перед ним. Если отцу каким-то образом станет известно о существовании этих записей и о том, какие тайны они скрывают, то…
Она вынимает из-под сиденья зажигалку, собирает листки в стопку, выходит из машины и отходит в сторону. Это тоже надо сжечь. Обязательно.
Она подносит огонек к бумаге, и та сразу вспыхивает. Наблюдая за тем, как обгоревшие листки разлетаются, словно бабочки, она думает о собственной жизни. Ей тоже хотелось бы улететь, снова увидеть городские огни. Ей кажется, что она пропустила все на свете.
Она зажигает последнюю сигарету, которую стрельнула у прохожего. Зрелище исчезающих страниц успокаивает, но это лишь копии, а оригиналы по-прежнему остаются в кабинете психиатра. Надо как можно скорее получить их. Она до сих пор боится отца. Даже когда он в больнице. Даже если его запрут в самую глухую темницу, ничего не изменится.
Она уходит, а огонь пожирает следы ее прошлого.
Бумага чернеет, но на двух страницах, которые вот-вот прекратят свое существование, еще можно прочесть:
7 июля 1995 года
Дорогой дневник!
Ого! Я увидела, что последний раз сделала запись в начале мая! Неужели меня не было так долго? Не волнуйся, я все наверстаю. Когда тебе почти тринадцать, у тебя есть много чего рассказать, но совсем нет на это времени.
Папа все время ходит по участку, что-то считает, рассчитывает, записывает. Я немного порылась и нашла в кармане его охотничьей куртки чертеж. Он собирается купить на рынке двух коров и построить для них коровник. Боюсь, что наш дом превратится в настоящую ферму. Да, сейчас папа все время что-то покупает. Новенький морозильник, новый телевизор и один из самых современных телефонов, с кнопками, просто гениальный! Он объяснил, что после несчастья с мамой мы получим какие-то деньги, ну и тем лучше для всех нас, может быть, у меня будет новый велосипед.
Ну а теперь про маму. Папа часто ездит в реабилитационный центр в Берк-сюр-Мер, это очень далеко. Уже почти три года… Я бывала там очень редко, потому что я не могу. Мне слишком жалко маму. Видел бы ты ее глаза, милый мой дневник! Они напоминают глаза крокодила, который подстерегает добычу, причем даже не настоящего крокодила, а чучело. Да, именно так. Мама превратилась в живое чучело. Там говорят, что она «замурована заживо». Я очень испугалась. Один раз она как-то страшно двигала глазами. Доктор говорит, что иногда движения могут быть ненормальными, но у нее глаза прямо выпрыгивали из орбит, как мячики для пинг-понга. Брр…
Скоро мама сможет приезжать на выходные домой, это круто. Когда я ездила в центр, я спросила, рада ли она, что скоро приедет к нам. Она моргнула два раза, с большим трудом, с большим перерывом. Насколько я понимаю, два раза значит «нет». Папа говорит, что два — это «да». Да, да. Он объяснил мне, что, когда мама упала, она утратила какие-то способности, он назвал это «изменением способности выносить суждения». Кстати, мама так и не может наладить общение с логопедом, кажется, у нее проблемы с мышцами век. И потом, судя по всему, она совершенно не понимает их азбуку. Это еще не самое страшное, не самое, что уж… Мама теперь не в себе, так все говорят… И тем лучше для нее, так она меньше страдает. Иногда люди с синдромом «запертого внутри» остаются в таких клиниках на всю жизнь. Но врачи считают, что папа может за ней ухаживать. Он ездит туда почти каждый день. По необходимости, врачи это понимают.
Знаешь, я ненавижу место, где ее держат, я ненавижу, когда ей в горло суют всякие трубки, потому что она плохо глотает, я ненавижу всех этих больных, и я ненавижу папу, потому что он орет на меня каждый раз, когда я говорю, что хочу быть журналисткой, как он раньше. Я нашла статьи, которые он прячет в сарае, под старым одеялом. Папа ездил в Америку, в Африку, в Польшу и еще в кучу других стран, где очень много узнал про людей и их традиции. Я нашла и его старые фотоаппараты, и вроде бы они до сих пор здорово работают! По-моему, папа хранит все, как какая-то мышь.
Да, я очень хочу быть журналисткой. Я хочу путешествовать. Но посмотри на мои руки, они же все в волдырях! Чтобы наказать меня за то, что я хочу заниматься тем, чем занимался он сам, он все время заставляет меня чистить картошку. Хорошо еще, что обычно Алиса приходит на помощь и доделывает это за меня. Когда она так поступает, я ее очень люблю. Я защищаю ее в школе, когда к ней пристают, а она защищает меня от папы. Такой обмен меня устраивает.
Ну хватит на сегодня, дорогой мой дневник! Не знаю, когда вернусь к тебе. Ты же понимаешь, я не всегда все успеваю…
И второй листок тоже вот-вот превратится в черную бабочку… Доротее уже немного больше тринадцати…
5 ноября 1995 года
