17 сентября 1997 года
Я боюсь, милый дневник, я боюсь того, что здесь случится. Сегодня утром папа уехал в город и забыл запереть двери коровника, как он всегда делает, когда уезжает. И я пошла посмотреть, что там внутри. Почему папа и человек в капюшоне проводят там по многу часов, иногда вдвоем, иногда каждый по отдельности? Почему папа иногда заводит туда грузовичок? Может быть, он что-то перевозит? Я хотела понять. Это как-то связано с коровами? Но что можно делать с коровами, а? Я вошла, мне было так страшно, что он вернется, что я пошевелиться не могла. Я перерыла там все и ничего не поняла, потому что ничего странного там не было. Коровы, кормушки, доильный аппарат, какие-то инструменты. Потом вдруг я увидела кое-что действительно непонятное: стойло в глубине коровника. Оно никогда не использовалось. Папа устроил три стойла, но мы никогда не держали больше двух коров. Так почему же все эти годы туда стелили свежее сено? Зачем менять сено в стойле, которое никогда не используется? Я подошла, отодвинула сено. Его там было много, толстый-толстый слой. И тут я нашла кое-что странное. Там были вырезки из газет, наклеенные на пол, как мозаика. Я нагнулась — в них шла речь только о несчастных случаях, о врачебных ошибках, о судах и приговорах. И всюду фотографии. Разбитые машины, плачущие люди, всякие мрачные вещи — это просто ужасно. На некоторых вырезках были черные пятна. Кровь, дорогой дневник, это была кровь, я почти уверена! Зачем он наклеил это на пол, зачем он это прятал? В некоторых местах бумага совсем истлела, порвалась. Я была в таком ужасе, так перепугалась, что я слишком поздно услышала звук мотора. Мне стало так страшно! Я выскочила, помчалась домой и закрылась в комнате.
Но, милый журнал, я сделала одну глупость. Большую, огромную глупость. Сено… Я забыла положить его на место. Когда папа пойдет в коровник, он непременно это заметит, он всегда все замечает. Тогда мне несдобровать.
Думаю, сегодня я буду плохо спать. Я больше никогда не пойду в коровник.
See you soon, дорогой дневник.
Алиса переворачивает страницу. Вот оно… День смерти Доротеи…
29 сентября 1997 года
Милый дневник!
Сегодня мой день рождения.
Самый страшный ужас в моей жизни.
Папа сходит с ума. Он наказывает меня все чаще, он хочет, чтобы вернулась Алиса, он думает, что во всем виновата я. Он меня просто ненавидит… Это ужасно, милый дневник, но сегодня утром он позвал меня, он находился в саду. Шел сильный дождь. Я пошла, и он показал мне могилу.
Мою могилу.
На ней было написано мое имя и дата «29 сентября 1997 года». То есть сегодня, в день моего пятнадцатилетия. Ты не можешь себе представить, что я почувствовала.
Он ушел, не сказав мне ни слова. Я осталась в саду, мне было холодно, но я осталась. Мое имя на могильном камне.
Почему папа так поступил со мной? Почему он винит меня в исчезновении Алисы настолько, что готов изгнать меня из своего сердца и убить? Я надеюсь, что в один прекрасный день она вернется. Раньше я никогда не молилась, но теперь каждый день прошу, чтобы злодей, который держит у себя мою сестру, отпустил ее. Ведь только очень злой человек мог сделать это.
Я не очень хорошо себя чувствую, дорогой дневник, и я больше не буду писать, потому что сегодня я умру. Все это ни к чему не приведет, и вокруг все становится хуже и хуже. Я долго об этом думала. Я прощаюсь с тобой.
Алиса грызет ногти. Эти откровения захватывают ее, переворачивают ей душу. Так вот откуда взялась могила! Еще одно безумие, рассчитанное на то, чтобы сломить Доротею? Как можно дойти до такого?
Ливан… Наверное, все идет оттуда. Там истоки зла.
Алиса переворачивает страницу. Ничего. Ни на ней, ни дальше.
Она закрывает лицо дрожащими руками. Кругом одно безумие.
Молодая женщина не успевает зайти дальше в своих раздумьях. Кто-то стучит в дверь. Она хватает дневник, выбирается из-под кровати и бежит в прихожую.
Алиса открывает дверь. Сердце замирает от изумления. От очень приятного изумления.
— Фред…
Когда на лице Фреда появляется слабая улыбка, Алиса задерживает дыхание, сердце начинает колотиться еще сильнее. Его улыбка ее успокаивает, по телу разливается тепло каждый раз, когда она видит его.
Она обнимает его, и от этого ей делается лучше. Он так красив. Светлые волосы спадают на плечи, щеки раскраснелись от холода. Теперь он медленно идет к ней, и Алисе больше не хочется убегать.
— Мне что, так и бегать за тобой повсюду?
Алиса смотрит на свои ноги, пожимает плечами, потом смущенно глядит прямо ему в глаза. Фред замечает ее волнение, нежно берет за руку. Алиса чувствует себя лучше, ей не страшно, она не сердится. Она ощущает какое-то умиротворение. Это чувство, может быть, похоже на любовь.
— Ты не можешь так и бегать за мной повсюду, Фред. Я не подхожу тебе. Да и никому другому.
Фред нежно проводит по ее щеке кончиками пальцев.
— Ты плакала?
Алиса отрывает тетрадку от груди и гладит ее.
— Это принадлежит моей сестре. Там говорится о моей юности, о нашей юности.
Фред хочет прочесть, но она не выпускает дневник из рук.
— «Моя разбитая жизнь. Доротея Дехане». Это дневник?
— Я нашла его в кабинете доктора Грэхема. Там написаны чудовищные вещи… Про моего отца. Про то, как он наказывал нас на ферме. Про его дикое, странное поведение.
Она глубоко вздыхает.
— Ох, Фред, сегодня я узнала про него столько страшного. Про то, что он делал в Ливане. Он ставил нас под горячий и холодный душ. Безумный…
Фред прижимает ее к себе, потом они идут в гостиную. Алиса продолжает свой рассказ:
— Понемногу я кое-что вспоминаю. Все, что со мной случилось, — это из-за него. Доктор Грэхем говорил о загнанных вглубь воспоминаниях. Он все знает, этот дневник был у него. Я должна повидаться с ним.
Фред вынимает из кармана какую-то бумагу.
— Я кое-что разузнал о нем. Его семья погибла в дорожной аварии. Жена и двое детей…
Алиса вздрагивает:
— Это ужасно.
Он протягивает ей листок:
— Держи… Это его адрес. Его не было в телефонном справочнике, но я разузнал. У уборщика в больнице всегда найдется пара-тройка знакомых — так можно раздобыть любые сведения о врачах.
Алиса берет бумажку.
— Смотри, — добавляет Фред, — похоже, твой психиатр живет в нескольких сотнях метров от своего кабинета. В Бре-Дюн…
— Он… Он должен был рассказать мне про этот дневник, про то, что творил мой отец. Он не имел права молчать.
— Может быть, у него были на то причины? Что, если он не хотел, чтобы ты столкнулась с теми кошмарами, о которых прочитала? А вдруг он просто хотел защитить тебя?
