— Люси…
— И она оказалась жива. Господи, господи, моя малышка Жюльетта оказалась живой, — я сама это увидела, когда приехала с оперативниками к Царно. Это было так… так неожиданно, так необыкновенно! Я была совершенно счастлива, хотя другую мою дочь нашли сгоревшей за неделю до того. Я была счастлива, несмотря на то, что горе едва меня не убило…
Люси опустила руку на стол, царапнув ногтями скатерть.
— Шестнадцать ножевых ранений, майор! Он убил Клару в своей машине, в сотне метров от пляжа шестнадцатью ударами ножа, потом спокойно проехал больше ста километров, чтобы бросить ее в лесу. Он облил мою девочку бензином, поджег и до-о-олго смотрел, как она горит, а Жюльетта в это время кричала и плакала у него в багажнике. Потом он вернулся домой, запер мою уцелевшую девочку и не трогал ее, кормил, поил. Будто ничего не произошло. Когда Царно арестовали — там, у него дома, — руль его машины был весь в крови, он даже не вытер руль. Почему? Почему так?
Люси принялась размешивать кофе ложечкой, хотя сахар так и лежал на столе.
— Теперь, когда он мертв, я не узнаю главного, я не получу ответов на мои вопросы. Я не получу этих чертовых ответов.
Кашмарек колебался: стоит ли продолжать разговор. На самом деле он предпочел бы вообще не приходить сюда, не растравлять ее раны, но сейчас выбора не было, поскольку она пристально на него смотрела, ожидая реакции. Он ответил:
— Ты никогда бы их и не получила. Подобное поведение необъяснимо, в нем нет ничего человеческого. Единственное, что известно точно: Царно в течение всего этого года был не в себе, и его состояние ухудшалось. Он неожиданно и без всякого повода впадал в ярость, тюремный психиатр утверждает, что спустя секунду после того, как Царно был кроток как ягненок, он вдруг вцеплялся кому-то в горло и начинал душить. — Майор вздохнул, казалось, он взвешивает каждое свое слово. — Наверное, мне не стоило бы этого говорить, но я понимаю, что рано или поздно ты все равно узнаешь: доктор добивался проведения судебно-психиатрической экспертизы, потому что поведение его пациента позволяло предполагать серьезные нарушения психики.
Он видел, что Люси может не выдержать напряжения. Он поймал ее руку, прижал к столу, накрыл своей ладонью.
— Между нами, Люси, это же хорошо, что Царно мертв. Это хорошо, Люси.
Люси покачала головой. Резко отняла у майора руку.
— Нарушения психики? Что еще за нарушения психики? Какого рода?
Кашмарек порылся во внутреннем кармане легкой куртки, вытащил пачку фотографий, положил их на стол:
— Вот такого.
Люси взяла снимки, посмотрела. Прищурилась.
— Это что еще такое?
— То, что он нарисовал на одной из стен своей камеры фломастерами, украденными в тюремной мастерской.
На фотографии был морской пейзаж: солнце, скрывающееся за горизонтом, скалы в сиянии закатных лучей, птицы в небе, парусники. Вот только этот пейзаж был нарисован в метре от пола вверх ногами.
Люси вертела в руках снимок. Майор прихлебнул кофе, горький вкус не уходил.
— Странно, да? Словно заключенный рисовал, будучи подвешен, наподобие летучей мыши, к потолку камеры. Но, кажется, он стал так рисовать незадолго до того, как его посадили.
— Да почему он рисовал все вверх ногами?
— Знаешь, мало того что он рисовал все вверх ногами, он говорил, что и видит все вверх ногами. И видел он так все чаще. По его словам, это могло длиться несколько минут, могло и дольше. Как будто он надевал очки, линзы которых переворачивали весь окружающий мир. И когда это случалось, он терял равновесие и падал мешком.
— Бред…
— Вот-вот. Тюремный психиатр предполагал, что у Царно галлюцинации. Может быть, даже…
— Шизофрения?
Полицейский кивнул.
— Ему было двадцать три года. Душевные болезни нередко проявляются или обостряются в заключении, особенно у людей этого возраста.
Люси выпустила пачку фотографий из рук, снимки упали на стол, рассыпались.
— Вы хотите сказать, что у Царно, возможно, были проблемы с психикой? — Она закусила губу, сжала кулаки, было видно, каких усилий ей стоит не заорать, не завыть. — А я не хочу, чтобы причину смерти моего ребенка объясняли, исходя из мерзких спекуляций психиатров. Царно отдавал себе отчет в своих действиях, и на нем лежит ответственность за совершенное.
Кашмарек поспешно согласился:
— Разумеется! Потому его и осудили, потому он и окончил свои дни в тюрьме.
Как Люси ни пыталась скрыть свои чувства, майор понимал, насколько она ошеломлена, потрясена.
— Все позади, Люси. Сумасшедший Царно или нормальный, теперь уже не имеет значения. Дело закончено: завтра его похоронят.
— Не имеет значения, говорите? Наоборот, майор, наоборот! Очень большое значение имеет, куда уж больше!
Люси снова встала и принялась ходить взад-вперед по кухне.
— Грегори Царно отнял жизнь у моей девочки. Если… если версия о его сумасшествии может рассматриваться всерьез, я должна это знать.
— Слишком поздно, Люси.
— Как фамилия тюремного психиатра?
Полицейский взглянул на часы, допил кофе и поднялся.
— Не хочу больше отнимать у тебя времени. Да мне и самому пора на работу.
— Его фамилия, майор!
Кашмарек вздохнул. Разве не следовало этого ожидать? Они несколько лет проработали вместе, и Люси никогда не надеялась на то, что все как-нибудь решится само собой. Если проанализировать ее поведение, скорее всего обнаружится, что в ней еще живут первобытные охотничьи инстинкты.
— Доктор Дюветт.
— Добейтесь для меня пропуска туда. На завтра.
Он сжал челюсти, но все-таки нехотя кивнул, соглашаясь.
— Попробую — в надежде, что это поможет тебе видеть яснее и навести хоть какой-то порядок в голове… Но ведь ты постараешься быть осторожной, обещаешь?
Люси тоже кивнула. Теперь на лице ее не было никаких эмоций. У Кашмарека, очень хорошо знавшего это выражение лица своей бывшей сотрудницы, все внутри задрожало.
— Обещаю, — сказала она.
— И не раздумывай, если тебе понадобится помощь бригады, помни, что нам всем только в радость тебе помочь.
Люси вежливо улыбнулась.
— Простите, майор, теперь все это не для меня. Но передайте всем от меня привет и скажите… скажите, что все у меня в порядке.
Кашмарек стал было собирать со стола фотографии, Люси остановила его:
— Если можно, я бы оставила снимки себе. Хочу их сжечь. Доказать себе таким образом, что все уже почти закончилось. И… спасибо, майор.
Он смотрел на Люси, как смотрят на близкого друга.
