— Я никогда в руках не держал такого инструмента, — промямлил он. — Это как… все время ходишь по земле, а тут вдруг полетел. Вы ведь позволите мне сыграть еще?
— Не только позволим, но и будем заставлять, — вклинился Ауэр. — И скрипка, и стипендия теперь ваши.
И тут в приоткрытую дверь класса не протиснулся, а мягко проскользнул щегольски одетый господин в цилиндре, который он тут же, впрочем, снял и держал перед собою длинными тонкими пальцами. В одежде его не наблюдалось никакого беспорядка от соприкосновения с толпой — он словно прошел сквозь нее, как нож сквозь масло. Темные глаза вошедшего с необычно расширенными зрачками так и впились в лицо Давыдову, к которому он обратился, игнорируя обоих скрипачей.
— Прежде чем вы передадите герру Иванову инструмент, соблаговолите выслушать меня, герр Давыдов, — заговорил он по-немецки.
— А в чем дело? — растерялся виолончелист. Ауэр тоже удивленно уставился на визитера. Иванов же немецкого явно не понимал и переводил взгляд с одного профессора на другого, надеясь, что ему объяснят, что происходит.
— Дело в том, — хладнокровно продолжал щеголь, — что я владелец этого инструмента.
— Потрудитесь объясниться, — бросил Давыдов. — Я немного знал владельца скрипки и получил ее прямо из его рук. А недавно он умер.
— Вы имеете в виду герра Уорда, конечно, — учтиво отвечал человек с цилиндром в руках. — Если вы попросите герра Иванова на минуту выйти — он все равно не понимает по-немецки, а ведь именно на этом языке вам удобнее всего беседовать, — я все объясню и предъявлю необходимые бумаги. А герр Ауэр может остаться: ведь то, что я скажу, касается и его. Простите, сударь, вас я не имею чести знать, — добавил он, адресуясь к Фаминцыну. Вспыхнув, тот хотел ответить резкостью, но отчего-то передумал и поспешно вышел.
Толпа за дверью бурно приветствовала Иванова. Студенты консерватории пожимали ему руку и звали праздновать успех. Но Иванова мучило недоброе предчувствие, и он не спешил уходить, хотя самое время было пропустить стаканчик-другой: вся его жизнь должна была скоро измениться.
А профессора, изучив расписку Уорда в том, что скрипка передается мистеру Эбдону Лэму в обмен на погашение векселя на пятьдесят гиней и еще пятьдесят наличными, переглянулись и замолчали. Подпись Уорда была удостоверена в английском посольстве — в тот же день, когда Давыдов навещал больного. Такая нечестность, да еще со стороны английского дипломата, не укладывалась у Давыдова в голове: то ли атташе сперва пообещал скрипку в уплату долга, а потом всучил ее Давыдову, то ли наоборот. В любом случае дело принимало гнусный оборот.
Наконец Давыдов произнес с тяжестью в голосе:
— Понимаете ли вы, сударь, что сейчас произойдет? Я получил скрипку от господина Уорда, который попросил передать ее способному студенту. Он, изволите видеть, не желал больше играть на ней сам. Я обещал скрипку в пожизненное пользование тому, кто победит в конкурсе. И вот вы слышали игру победителя. Что же, теперь мне придется сказать ему, что он не получит инструмента?
— Разве я сказал вам, герр профессор, что возражаю против передачи инструмента этому достойному музыканту? — отвечал Лэм удивленно на своем блестящем немецком. — Я действительно был за дверью и слышал его игру. Это весьма, весьма искусный молодой скрипач, хотя случалось мне слышать и получше. Что вы, я ни в коем случае не стану препятствовать вам в исполнении данного обещания.
У обоих профессоров отлегло от сердца. О конкурсе слышал уже весь город, и не вручить обещанный главный приз — значило бы покрыть позором не только свои имена, но и консерваторию.
— Что же, тогда пусть приз вручит настоящий владелец? — спросил Ауэр, глядя на коллегу.
— Да, это, наверное, будет справедливо, — согласился Давыдов.
— Господа, я вовсе не для этого объявил вам о своем праве, — возразил Эбдон Лэм. — Мне вовсе не нужны ни огласка, ни лишние вопросы. Я хочу только одного: чтобы герр Иванов, когда закончит свою музыкальную карьеру, передал инструмент мне — или моим наследникам, ведь он еще молод, — чтобы мы могли вручить его другому музыканту. Прошу вас передать ему мой адрес и мою просьбу. А я буду по мере сил следить за его выступлениями — я иногда бываю в России по делам.
— Вы очень великодушны, герр Лэм. — Давыдов слегка поклонился странному англичанину, говорившему, как немецкий аристократ. — При таких обстоятельствах я мог бы ожидать, что вы потребуете вернуть инструмент, и я всегда буду признателен за то, что вы этого не сделали.
— Возможно, у меня будет повод напомнить вам об этих словах, — слегка улыбнулся тонкими губами Лэм. — Но едва ли. Кстати, я слышал и вашу игру, господа, — вы подняли музыку на новый уровень. Скажу еще раз, я ни в коем случае не хотел бы мешать вашим благородным начинаниям. Только… передайте от меня герру Иванову еще одно. Его скрипка особенная. Она требует от хозяина безусловной верности и веры. Так и скажите: верности и веры.
С этими словами, словно предвидя дальнейшие вопросы, но не желая на них отвечать, Эбдон Лэм повернулся на каблуках и быстро вышел. Толпа уже рассеялась, а тревожный взгляд все еще топтавшегося за дверью Иванова Лэм проигнорировал.
Мендельсон, Концерт для скрипки с оркестром ми минор
Москва — Нью-Йорк, 2012
Когда в квартире на проспекте Мира отключился Интернет, Штарк снял трубку стационарного телефона, чтобы позвонить в техподдержку, и понял, что телефон тоже мертв. Какой-нибудь обрыв проводов или авария на телефонном узле, подумал Иван. Пора слезать с устаревшего ADSL и провести выделенную линию — уже год звонят каждые несколько дней, предлагают. Но и мобильный телефон оказался бесполезен: сигнал отсутствовал.
— Софья, у тебя телефон ловит? — Он стоит перед ней с совершенно беспомощным видом. Все-таки современный человек бессилен перед малейшим техническим сбоем.
— Должен. — Софья проверяет свой мобильный, но и у нее Сеть недоступна.
Заподозрив неладное, Штарк выглядывает с балкона во двор и видит там незнакомую черную машину. Прислонившись к ней, курит широкоплечий человек, одетый под цвет кузова. Вдруг он поднимает глаза, замечает Ивана — и показывает, что заметил: подносит указательный палец к глазу, а потом направляет на Штарка.
Следующая остановка — дверной глазок. Ну да, и за дверью дежурит такой же.
Если американская история, да и вообще предыдущая жизнь, чему-то и научили Штарка, то — не верить во всемогущество всяких спецслужбистов и охранников. Во-первых, их интересы редко полностью совпадают с интересами хозяина, и подвергаться ради него опасности они готовы не всегда. Во-вторых, они гораздо лучше умеют драться и вообще воевать, чем анализировать ситуацию. Наверняка что-то упустили и в этот раз. Главное — спокойно подумать, раз уж они не вламываются в квартиру, а вроде как сторожат.
— Соня, ты только не волнуйся, но нам с тобой надо бы собрать вещи. Придется уехать на некоторое время.
