Ирка хотела заявить, что и желудок у нее такой
же мечтатель, как и она сама, и вообще садовник с яблони далеко не падает, но
случайно перевела взгляд чуть в сторону. Вилка ее звякнула о тарелку, так никогда
и не пронзив маленький маринованный помидор. Почудилось ей, будто в стеклянной
блестящей вазе, где одиноким холостяком обитал искусственный подсолнух,
мелькнуло отвратительное, жуткое лицо с резкими чертами. Лицо страшное и
асимметричное. Одна половина была раздута точно флюсом, другая же ссохлась, как
у мумии. Сквозь прорвавшуюся ссохшуюся щеку желтели неровные зубы.
Ирка обернулась, смутно надеясь, что это
обычная игра отражений и страшное лицо окажется на деле милой морденцией одного
из кухонных обитателей. Но нет... За спиной у нее никто не стоял. Съежившееся
лицо нехорошо ухмыльнулось, на мгновение высунуло из вазы палец, начертило
что-то в воздухе и растаяло. Там же, где в рамках с морскими пейзажами бодро
плескались корабли, теперь сияли золотистые буквы готических очертаний:
РОКОС.
Видя, как исказилось лицо Ирки, Багров
повернулся, однако буквы уже растаяли, и коварная ваза выглядела заурядно, как
математический гений на конкурсе строя и песни.
– Что там было? – спросил Багров.
Ирка повторила надпись на салфетке, стараясь
воспроизвести не только само слово, но и его очертания.
– Рокос? – задумчиво повторил
Матвей. – Рокос – слово ночного языка. Означает «скоро». Ночной язык любит
изломанные слова.
– А кто говорит на ночном языке?
– Многие. Само по себе слово еще не
указывает на кого-то конкретно, – осторожно отозвался Багров.
– А если это послание от других
валькирий? – предположила Ирка.
– Исключено. Валькирии не пишут готикой.
Этот шрифт не для созданий света, – уверенно сказал Багров.
– А ты можешь узнать, кто был там? В
вазе?
– Не уверен, но попытаться можно. Дай-ка
еще раз взглянуть!
Тщательно изучив буквы, Матвей небрежно бросил
салфетку в пепельницу, прищурился, и салфетка рассыпалась холодным пеплом.
Далее Багров повел себя еще загадочнее. Взял из тарелки куриную кость, дохнул
на нее и положил на стол. Затем взял еще несколько костей и последовательно
проделал с ними то же самое. Горка костей на накрахмаленной скатерти выглядела
странно, однако Багрова это не смущало.
Махнув рукой, он экранировался от остального
зала и начисто стер всю память о себе в сознании лопухоидов. Теперь для всех
случайных зрителей их стол был пуст, однако официантке даже в голову не могло
прийти посадить за него кого-то другого.
– Зачем ты набросал костей? –
спросила Ирка.
– Не мешай! – сквозь зубы ответил
Матвей.
Под его взглядом кости начали мелко
подрагивать и рассыпались в костяной порошок. Коснувшись порошка перстнем,
Багров пробурчал что-то себе под нос. Красная искра, скользнув по перстню,
сделала сероватый порошок вязким. Смесь вспузырилась. На краях выступила мутная
пена, похожая на мясную накипь.
Однако Багров остался недоволен. Ирка
услышала, как он буркнул: «Мало влаги!» Брезгливо отодвинув локоть от
расползавшейся пенной лужи, он взял стакан с минералкой и, высоко держа руку,
уронил в порошок несколько капель воды.
Там, где вода попала в пену, что-то забурлило.
Мутный и грязный фонтанчик брызнул в потолок. Опасаясь, что ее намочит, Ирка
поспешно отодвинулась вместе со стулом. Костяной порошок кипел. Из центра лужи
наверх тянулось нечто, покрытое липкой пеной.
Ирка с ужасом различила голову, ноги, руки.
Фигура распрямлялась, росла, пока не стала наконец Размером с безымянный палец.
Все было смазанным и клейким. Кое-как вылепленная голова не имела ни глаз, ни
ушей. Но главное было очевидно: перед ними стояло нечто живое. Знаком
потребовав у Ирки, чтобы она молчала, Багров обратился к существу:
– Костяной человек, ты слышишь меня? В
слепой голове появилась короткая трещина, открывавшаяся и смыкавшаяся при
каждом слове.
– Слышу! – сипло отозвалось
существо.
– Кто я? – продолжал Багров.
– Ты мой повелитель. Я твой раб.
– Чего желаешь ты, раб?
Клейкий рот с усилием разомкнулся:
– Я хочу, чтобы ты позволил мне уйти. Я
вновь хочу стать ничем.
– Почему? Что в этом хорошего? –
забыв о предупреждении, спросила Ирка.
Багров предупреждающе толкнул её коленом,
однако было поздно. Костяной человек повернулся на звук Иркиного голоса.
– Мне больно быть чем-то. Больно жить и
думать. Позволь мне стать ничем, хозяйка?
– Разве цель в том, чтобы стать
ничем? – не поверила Ирка.
– Счастье в отсутствии памяти. В полном
исчезновении. Почему кричит младенец? Ему больно. Он не хотел приходить в этот
мир. А я хочу из него уйти!
Гомункул поднял руку. Его высыхающие пальцы
осыпались на стол костяным порошком.
– Они уже свободны, – чувствуя это,
завистливо просипел костяной человек. – А теперь я хочу быть свободен
весь. Кто ты, вопрошающая? Обладаешь ли ты властью отпустить меня?
Ирка растерялась, не зная, надо ли отвечать.
Багров своеобразно пришел ей на помощь. Мгновенно свернув салфетку, он всунул
ее Ирке в рот тугим шариком. Все произошло так быстро, что Ирка успела лишь
негодующе замычать.
– Властью отпустить тебя обладаю лишь я.
Ответь на единственный вопрос – и можешь вновь стать ничем, – сказал
Багров.
– Да, повелитель. Пусть будет, как ты
пожелаешь. Только поспеши. Мне больно жить, – смиренно отвечал костяной
человек. Его рука осыпалась до локтя.
– На стене мы видели слово «рокос», что
значит «скоро». Кто написал его и чего он хочет? – спросил Багров.
Гомункул усмехнулся. Во всяком случае, это
можно было истолковать так, ибо трещина его рта пошла вниз.
– Ты солгал, повелитель, – сказал
он.
– Солгал? – возвысил голос Багров.
– Ты сказал: мы видели буквы. Ты не видел
их. Тот, кто писал их, писал их не для тебя. От тебя лично, юный волхв, он
ничего не хочет, – отвечал костяной человек.
Он стал как будто меньше ростом. Ирка увидела,
что колени его осыпаются, обращаясь в костяной прах. Время истекало. С
разрешением или без него гомункул все же уходил в свое блаженное ничто.
Существо чувствовало это и нарочно шевелилось, спеша рассыпаться быстрее.
