Мефодий осторожно вернулся в комнату и прикрыл
за собой дверь. Подошел к креслу, внимательно оглядел его, провел пальцем по
поручню. Сомнений нет, кресло материально. Но что за слабое зеленоватое
свечение разливается по спинке и сиденью? Ага! Это и есть магия. Та самая, что
делает фантом Ирки таким устойчивым в пространстве.
«Чайные чашки куда-то пропадают!» – вновь
услышал он голос Бабани. Бедная смешная Бабаня? Откуда ей было знать, что в
этой части квартиры магия перекрывает реальность и чайные чашки, продолжая
существовать, замещаются фантомными Двойниками, как и все предметы, которые
имеют отношение к призраку? Когда же Бабане нужно забрать чашку, она
протягивает руку за иллюзией и извращается на кухню, держа в руках пустоту. Так
магия совмещается с реальностью.
«А была ли вообще Ирка? Существовала ли?
Возможно, она погибла тогда в детстве, в аварии. Призрак же был сотворен для
Бабани каким-нибудь добросердечным магом или светлым стражем. Ну, чтобы она не
впала в отчаяние и не наложила на себя руки. И я тоже знаком был с
призраком», – прикинул Мефодий.
Версия была вполне правдоподобна, но что-то,
какая-то мелкая деталь выпадала из цельной картины, продолжая тревожить Мефа.
Он пытался ухватить ее, но она ускользала. «Возможно, меня просто злит, что я
одурачен! В гости бегал, через окно залезал – и куда? К пустому креслу!» –
подумал он, толкая ногой звякнувший завал посуды. Кресло качнулось. Со стола на
пол посыпались учебники.
– Эй, у вас все хорошо? – крикнула
из кухни Бабаня.
– Книги упали! Мы уже собираем! –
торопливо ответил Меф.
Он закрыл глаза и, открыв их, заставил себя
переключиться на обычное зрение. Ирка возникла на кресле, точно включенная
голограмма. Мефодий взял кресло за ручку и повернул к себе.
– Кто тебя создал? Свет, мрак? Зеленое
свечение – чья это магия? Заклинаю Черной Луной: скажи правду! – спросил
Меф у призрака.
Замешательство. Растерянность в глазах.
Другого Меф и не ожидал. Магия фантома универсальна. Она готова к ответу на
любой вопрос, даже самый нелепый. Только на одно она неспособна: осмыслить
себя. Фантом застыл неподвижно, как выключенная кукла или манекен. Лишь рот
однообразно вздрагивал. Выждав с минуту, Меф помахал у фантома перед глазами рукой.
Фантом оживился. Как реагировать на эту ситуацию, он уже знал.
– Что за глупые шутки?.. Это считается
смешным? Тогда «ха-ха!»... – сказал он.
– Отмена заклятия черной луны... –
устало произнес Меф и вышел из комнаты.
– Ну, народ! И не попрощался! – укоризненно
произнес фантом.
И вновь несуществующие пальцы забегали по
клавиатуре, оставляя вполне реальные комменты...
***
До Зозо в тот день Меф так и не добрался. На
улице, у Иркиного подъезда, его спину прожег неприятно настойчивый взгляд.
Доверяя своим чувствам больше, чем глазам, он резко обернулся. Никого.
Переключился на истинное зрение – снова никого. Странно. Очень странно.
Конечно, не исключено, что по небу пролетела стайка бородатых глюков, однако
дело, видно, не в том.
Озадаченный, чего-то смутно опасающийся,
Мефодий бродил по району своего детства до глубокой ночи. Ему все мерещилось,
что за ним кто-то крадется, хотя ни реальным, ни истинным зрением он не мог
усмотреть ничего подозрительного. Дважды волей случая он оказывался возле своей
старой школы и один раз даже прошел во двор. В саму школу заглядывать не стал.
Для воспоминаний ему вполне хватало двора. Вот разметка – они бегали здесь на
тридцать и шестьдесят метров. А вот газон. Порой на нем пытались сажать
деревья, но сажали почему-то совсем маленькие, которые в первый же год
вырывались с корнем или вытаптывались мигрирующими бегемотами. А вот вечная
лужа у забора, которая не замерзала даже лютой зимой. Подходить к вечной луже
запрещалось (и именно поэтому рядом вечно кто-то торчал). Говорили, там под
землей проходит труба с горячей водой. Изредка ее прорывало, и из лужи начинал
бить фонтан кипятка. Приезжала аварийка, и было за чем понаблюдать из окна,
тоскуя на какой-нибудь унылой географии.
А вот скамейка, которую Меф – да и не только он
– всегда проскакивал с замирающим сердцем. Прежде на ней нередко сидел некий
Омут, один из бывших учеников школы, и постукивал по колену тощими пальцами.
Две шавки из его окружения подтаскивали к нему учеников, у которых хватило
глупости оказаться поблизости.
– Ну что, принес? Срок вышел! –
говорил Омут лениво. Это заранее определяло правила игры. Якобы существовал
некий долг, этим Омутом не полученный и дающий ему право делать с жертвой все,
что угодно.
Фамилия у Омута была мудреная и как-то
нехорошо звучащая. Сам он не любил ее и требовал называть его просто Омут. Он
был смуглый, с носом как у коршуна, длинный, бровастый и пугающе тощий, что не
мешало ему быть ошеломляюще ловким и жестоким. Своих жертв он обычно резко и
несильно хлестал в нос, после чего добивал коленями и кулаками.
Единственный способ уцелеть был отдать Омуту
все деньги, что ученики и делали. Омут обычно брал их и брезгливо засовывал в
карман. Из другого кармана доставал копеек десять и бросал на землю.
– Это сдача!.. А ну, поднял, быра! –
требовал он, страшно повышая голос.
Несчастный ученик наклонялся и мгновенно
получал сильный пинок, сбивавший его с ног. Пинок этот означал, что Омут
доволен и сейчас будет подыскивать себе новую жертву.
Сам Мефодий попался Омуту лишь однажды и
возненавидел его на всю жизнь. Вспомнив сейчас об Омуте, Мефодий специально сел
на эту лавку и просидел часа полтора в надежде встретить Омута и сказать ему
большое человеческое спасибо. Однако Омут не появлялся. Прежде Мефодий бы этому
несказанно обрадовался, а сейчас испытал разочарование. Правда, он знал, что,
если пожелает, найдет Омута где угодно, хотя бы и на морском дне, но все же
эйдос удерживал его от этого.
Мефодий достал карандаш, быстро присел возле
скамейки на корточки и с внутренней стороны нарисовал адресную руну. Адресную,
потому что опасна она была только одному человеку во всем мире. Омут, не садись
на пенек, не гопьстопь пирожок – не то будет тебе плохо. Так плохо, что такое и
ночью не приснится. Узнаешь ты Мефодия Буслаева!
Долго, неохотно погасал длинный майский вечер.
Окна в домах уже горели, а небо все никак не желало темнеть до конца. Казалось
Мефодию, что коробка города закрыта сверху плоской фиолетовой крышкой с
вырезанными из фольги звездами. Он как раз смотрел на небо, когда одна из звезд
оторвалась и красной яркой точкой прочертила небосвод.
