Они сидели на кухне вдвоем. Зозо и Дафна,
заглянувшая, чтобы захватить свой рюкзачок Эдя и его загадочная невеста уехали
еще утром, таинственные, как два недобитых шпиона. Закончив разглядывать синяк,
Зозо переключилась на свои пальцы.
– Вот, Даша, что я хочу тебе
сказать! – заявила она, с удовольствием созерцая их. – Запомни один
раз и со ссылкой на меня. О том, насколько хорошо природа потрудилась над
женщиной, можно судить только по пальцам ног и по форме ногтей. Если пальцы не
проработаны или ногти неизящны – природа схалтурила.
Даф запомнила. Как у всех стражей света,
память у нее была уникальная. Если хорошо постараться, она смогла бы даже
сказать, чем пах ветер 14 августа 1291 года, или с закрытыми глазами
воспроизвести страницу газеты, которую читал старик в троллейбусе и на которую
она лишь однажды искоса посмотрела.
– Ах, Дашенька! Я думаю сходить к
гадалке. Не снимет ли она с меня венец безбрачия? – продолжала щебетать
Зозо.
Даф опешила.
– Какой-какой венец?
– Безбрачия.
– Чушь какая-то! – честно сказала
Даф. Все же она прищурилась, проверяя, нет ли над Зозо ауры невезения. Да нет,
как будто все в порядке. Значит, неприятности Зозо иного сорта.
– Ты еще маленькая, чтобы обсуждать с
тобой такие важные вещи, как венец безбрачия! Вот лет через... э-э... двадцать,
если хочешь, вернемся к этому разговору... – надулась Зозо.
– Хорошо, – согласилась Даф и честно
сделала себе пометку в мысленном блокноте: «Вернуться к такому-то разговору
через семь тысяч дней». Считать лопухоидное время в днях было гораздо удобнее.
– Но вы же были замужем за отцом Мефодия?
Какой же венец безбрачия? – спросила она.
– Это было не замужество. Это была
трагическая случайность, – с пафосом произнесла Зозо.
– Зато у вас есть Мефодий! – сказала
Даф, думая, выиграла ли она лично от того, что Мефодий существует, или нет.
Жила бы себе в Эдеме. Летала бы каждый день. Не жизнь, а малина.
Но поразмыслить об этом ей не удалось. Зозо
внезапно выдала знаменательную фразу, вошедшую впоследствии во все
юмористические книги света:
– А вообще мне всегда хотелось, чтобы
Мефоч-ка был девочкой. Хоть бы поболтать с ним можно было по-человечески. А то
что толку в этих мужиках? Забегает раз в сто лет и на все материнские вопросы
только невнятно мычит.
Даф попыталась представить себе Мефа девочкой,
но тотчас воображение ее зашло в тупик. Девочка из него выходила больно уж нескладна.
Зозо тем временем отвлеклась и почти забыла,
что у нее есть собеседница. Руки ее порхали, мысль перепрыгивала с предмета на
предмет, а жизнь была полна радостных удивлений. На глаза ей попалась проросшая
луковица. Зозо стало жаль луковицу, и, повинуясь настроению, она сунула ее в
горшок к кактусу, попутно затопив бедолагу водой из-под крана. Затем Зозо нашла
на подоконнике ручку и стала водить по бумаге. Обычная история для человека,
который, рисуя шаржи, познает людей. На бумаге возникло круглое туловище.
Животик рюкзачком, как у французского босса Буонапарте. Черный пиджак, белая
жилетка. На шее бабочка хлопает полинявшими крыльями.
– Кто это? – спросила Даф с
любопытством. – Папа Мефа?
– Нет. Это Тесов. Поэт, переводчик,
лектор... и так далее, – сказала Зозо. Видно было, что она сама не знает,
что скрывается за «так далее».
– Вы его любите? – спросила Даф и
тотчас усомнилась, что, рисуя человека в таком потешном виде, можно его любить.
Зозо пожала плечами.
– Он забавный, – сказала она.
– И все? Это же так мало! –
удивилась Даф.
– Напротив, детка, это очень много! Это
только в пятнадцать лет кажется, что мир огромный. Еще через пятнадцать лет
понимаешь, что он маленький и тесный. Если прежде у тебя был выбор из миллионов
комбинаций, то теперь раз-два, и по порядку номеров становись! –
назидательно сказала Зозо.
– И вы бы вышли за него замуж? – не
поверила Дафна.
В крови у нее все еще бурлил эдемский
идеализм. Ее ужасало, что можно выходить замуж без любви.
– Ох, не знаю! Мужчины после тридцати
ужасно не хотят жениться. А те, которые хотят, от этих лучше держаться
подальше. Что-то с ними наверняка не так, – сказала Буслаева со знанием
дела.
Решив, что пора прощаться, Даф встала,
заглянула под стол, где мирно дрых Депресняк – состояние почти невероятное для
этого беспокойного создания и заметила у ножки стула расческу из темного дерева
с длинной закругленной ручкой.
– Вы уронили! – сказала она,
протягивая ее Зозо.
Буслаева посмотрела.
– Это не моя. Эта – этой, – ответила
она высокомерно.
– Этой – кого?
– Невесты Эдькиной.
– У него есть невеста? – удивилась
Даф.
– Угу, ага... Лучше бы у него была
квартира или работа.
– Она вам не нравится?
Зозо честно задумалась, двигая в раскисшей
земле луковицу.
– Не знаю... Наверное, не нравится. Она
какая-то ненастоящая, – заметила она.
– Как это?
Буслаева пошевелила пальцами, точно старалась
ощупать некий трудноосязаемый предмет.
– Ну слишком идеальная. Таких людей не
бывает. Она не ссорится со мной, не забывает в ванной на раковине свои шампуни
и не грызет Эдьку, что у него нет ни копейки денег. Даже кариеса у нее нет. По
мне лучше бы она курила и стряхивала пепел во все блюдца. Или на оптовом рынке
работала. Или Даже в кошельке бы у меня рылась – все какая-то человеческая
черта! – сказала она.
– Я ее ни разу не видела, – сказала
Даф виновато.
– И правильно. Нечего там видеть! Она
хоть и спокойная, но словно ждет чего-то. В глазах у нее напряжение, понимаешь?
И Эдька тоже такой становится. И вообще – влюбленные, они не такие. Они орут
друг на друга, кастрюлями швыряются. А эти спокойные, как крокодилы, –
сказала Зозо.
– Кастрюлями не швыряются, а расчески
роняют? – задумчиво спросила Даф.
– Получается, что да, – согласилась
Зозо.
