Страшный взгляд замораживал Мефодия. Казалось,
он не ограничивается лишь тем, что видит снаружи, но проникает под кожу. Но в
то же время Буслаев понимал, что этот взгляд, способный испепелять, к нему
лично не испытывает ненависти. Напротив, даже что-то вроде снисходительного,
немного брезгливого любопытства. Любопытства того рода, с которым женщина,
сбросившая сорок килограммов, разглядывает свои прежние тюленьи снимки на пляже
или матерый культурист рассматривает юношеское свое фото, где он, скелет
скелетом, напрягает перед зеркалом хилую макаронину бицепса.
«Кто это? Неужели?» – подумал Меф в тоске
узнавания.
Видя замешательство Мефодия, незнакомец
усмехнулся, и его расступившиеся губы открыли знакомый скол переднего зуба.
Казалось, он сейчас что-то скажет, и звучанием своего голоса заманит Мефодия в
воду, поменяется с ним сущностью.
– Нет! Не надо! – беспомощно крикнул
Меф.
Буслаев отшатнулся и не то осознанно, не то
просто потому, что это единственное, что было у него в руках, бросил в таз
черную свечу. Едва свеча упала в воду, как вода вопреки всякой логике запылала.
Высокое пламя взвилось к потолку, сухим жаром дохнуло Мефодию в лицо и погасло.
На потолке осталось черное копотное пятно. Серебряный таз опустел. Ни капли
воды не осталось в нем. Черная свеча тоже исчезла без следа.
Часы перестали бить и, успокаиваясь, будто
переводя дух, издали неясный скрипучий звук. Мефодий, к своему удивлению,
понял, что провел наедине со своим отражением не больше минуты. Его трясло и
выворачивало. Он упал на четвереньки и закашлялся. Затем отполз немного в
сторону и свалился на пол. У него было чувство, что он не может встать, что на
спину ему опустили краном тяжелую бетонную плиту. В полуметре от его лица,
кривые как у мопса, издевательски загибались ножки кушетки.
Мысли – эти утопленники памяти – медленно
всплывали из глубины.
«Неужели я на самом деле такой? Вдруг это уже
живет во мне и однажды вылупится, как птенец из яйца? Моя же теперешняя
личность не более чем Рисунок на скорлупе, а там, внутри, сидит такая
мерзость?» – думал Мефодий.
Жалея, что последовал совету ведьмы, Меф
поднялся. Что-то обрушилось у него за спиной. Табурет, на котором стоял
серебряный таз, внезапно ушёл под пол, точно в болотистую трясину. Пустой таз
подкатился к Мефу. На дне его он увидел множество неясных темных фигур.
Постепенно проявляясь, они становились все отчетливее. Точно с запотевшего
зеркала постепенно сходил туман. Не зная за чем, Мефодий машинально сосчитал
фигуры. Двенадцать.
Вскоре Буслаев уже отчетливо видел их. Его
разглядывали женщины в плащах пепельного цвета, в основном старухи. Многие с
красными или белыми глазами без зрачков. Мелькнуло и несколько совсем
обветшавших лиц, которые, казалось, почти рассыпались в прах, скрепленный лишь
магией и холодной волей. Молодое лицо было только одно широкоскулое, с челкой
на лбу, очень симпатичное. Непонятно было, что может юная и красивая девушка
делать среди отвратительных старух.
– Полуночные ведьмы готовы с-с-с-служить
тебе, наследник! Первый властитель мрака даровал нам многие права. Право
первого укус-са, право выбора жертвы, право кровавой ночи... – просипел
чей-то голос.
– С-е-сейчас в-в-все отнято! –
перебила другая старуха.
– В те времена мы получали c-с-с-свежие эйдосы
ежедневно. С-е-сейчас же мы голодны и обветшали! Мы гнием заж-живо! Для Лигула
мы лишь противовес валькириям! Пушечное мяс-с-со!
– Лигул забыл нас. _С-с-смерть Лигулу!
Мраку нужен новый властитель!
Мефодий быстро оглянулся на дверь. Ведьмы
по-своему поняли этот взгляд.
– Не бойся, нас-с-следник! Нас не
подс-с-слу-шивают!
– Лигул изменил первомраку! Нам нужно
больш-ше кров-ви!
Шуршащие голоса перебивали друг друга. Когда
одной жуткой фурии не понравилось, что ей не дают сказать, а говорит ее
соседка, она набросилась на нее и на глазах у Мефодия выгрызла у нее язык. В
ответ вторая фурия крючковатыми пальцами исполосовала ей лицо и вырвала глаз.
Остальные, сомкнувшись кругом, как волки, жадно наблюдали за схваткой. Когда
лишившаяся глаза ведьма заскулила и упала, остальные ведьмы (кроме девушки,
которая держалась в стороне) набросились на нее и разорвали в клочья. Руки,
ноги, внутренности – каждая спешила заменить себе ту часть, которая была
наиболее обветшавшей. Прежние же руки, ноги, носы они бросали в кучу. Когда
дележ был завершен, старшая ведьма плюнула на кучу, и из этого отвратительного
месива кое-как сложилась та ведьма, что была разорвана. Выглядела она, мягко
скажем, неважно.
– С-с-сволочи! Гады болотные! Дрянь какую
подсунули! – сказала она плаксиво.
Меф старался не смотреть в таз, чтобы избежать
тошноты. «Как хорошо, что Эдя в детстве вместо мультиков ставил мне ужастики –
подумал он.
– Мы хотим с-с-служить тебе,
нас-с-следник мрака! Ты не ос-ставишь нас-с?
– Мы проведем тебя к т-трону, ес-с-сли ты
обещ-щ-щаешь вернуть нам прежние права... Только войди в с-с-силу! Отомс-сти за
Йору!
Мефодий с трудом привстал. Теперь он сидел на
полу по-турецки, напротив раскалившегося серебряного таза.
«Как узнать, можно ли верить старухам?
Возможно, их подослал сам Лигул!» – подумал он и, прикинув, как бы поступили на
его месте Арей или Улита (так было проще осмыслить ситуацию со стороны), сурово
потребовал:
– Значит, я могу вам верить? Отлично. Мне
нужны гарантии. Я желаю услышать ваши истинные имена! Заклинаю Черной Луной!
Полуночные ведьмы замялись. Знание истинного
имени дает власть. Если на лопухоидов это правило распространяется далеко не
всегда, то для созданий хаоса и первомрака закон этот непреложен. Произнести
свое истинное имя – все равно, что дать клятву верности.
– Ну! Чего стоят ваши выкрики без
истинных имен? – поторопил Мефодий.
– Хорош-шо, наследник! Ты узнаешь-шь! Я
Уйреань! – неохотно произнесла самая дряхлая старуха.
Вслед за ней решились и другие. Имена
посыпались, как сухой горох.
– Тюрба!
– Веройса!
– Менронда!
– Керенга!
– Фурабра!
– Айлайпу!
– Жыржа!
– Дадаба!
– Юльт!
– Байтуй!
– Зуймурзунг!
