– Знаешь... возможно, ты меня поймешь...
я представляла себе валькирий другими. Совсем другими, – призналась она.
– Добрее и мудрее? – с улыбкой
уточнила Гелата.
– Да, правда. Гораздо человечнее.
Гелата удовлетворенно кивнула.
– Распространенная ошибка. Представлять
себе свет совсем светлым опасно. Эта дорога ведет к разочарованию. И потом, что
же ты хочешь? Валькирии не были изначально сотворены светом. Первые валькирии –
а из них осталась лишь Фулона – служили еще древним языческим богам. А это
значит, что они были наследницами хаоса...
Оруженосец Гелаты – здоровенный медноволосый
парень – наклонился, и что-то шепнул ей.
– Прости, но мне пора! – сказала Гелата
Ирке. – И вот еще... Не сочти меня навязчивой, но я бы советовала тебе не
откладывать сражение с Мефодием Буслаевым! Он – угроза свету. Лучше, если он
погибнет теперь, совсем юным. Во всяком случае, эйдос его не попадет в плен к
мраку. Конечно, правила запрещают нападать на тех, чей эйдос еще не
определился, однако тут случай особый. Эйдос этого юноши фактически обречен.
– НО Я НЕ ХОЧУ ЕГО УБИВАТЬ! Я давно знаю
его! Он... он мне дорог! – крикнула Ирка.
Гелата долго молчала. Затем вздохнула. В ее
глазах блестели слезы.
– Боюсь, это тот случай, когда из комнаты
ведет только одна дверь. Пощадишь ты – Буслаева убьют Филомена или Хаара. Но,
всего вероятнее, Сэнра. Она очень опасна, хотя все время молчит... Или же он
станет убивать нас одну за другой. Так что лучше сделай это сама. По праву
любви. До встречи, валькирия-одиночка!
Поляна опустела.
Глава 12
ПЕНДАЛЬГОГИКА – МАТЬ ВСЕХ НАУК
Сдавшийся не прав всегда.
Двенадцатая скрижаль света.
Размышляя, как ему захватить валькирию живой и
потребовать у нее ответа, Меф вернулся в резиденцию мрака. Он толком не помнил,
как добрался до Большой Дмитровки. Ноги сами несли его. По дороге он дважды
мысленно окликнул Даф, но ответа почему-то не получил. Это его обеспокоило
немного, Обычно Даф отзывалась сразу.
Дуется, что забрал у нее кота. А когда увидит,
как его изодрали, вообще взвоет, – подумал Меф.
Депресняк дремал у него на руках. Один глаз у
кота был закрыт, а второй прищурен. На всякий пожарный случай. В чьи бы руки
кот ни вверял свою лысую тушку, он всегда делал это с большой
подозрительностью.
– Между прочим, у Даф ты ездил всегда на
плече! А здесь что на руках? Это наглость! – сказал ему Меф. Депресняк
повернул морду и лениво лизнул царапину на боку, словно говоря: Я раненый! Ты
что, не видишь?
На Большой Дмитровке, 13 Меф осторожно
поднялся наверх. В гостиной было темно. Электричества Арей упорно не признавал.
– Только ученый осел может верить, что в
проводах есть какой-то ток. На самом деле двести миллионов грешников бегают
внутри проволоки, чтобы еще один грешник, временно живой, ковырял в носу
пальцем, – говорил он.
Мефодий считал, что в гостиной он один, пока
Депресняк негромко не зашипел. Буслаев увидел, что в темноте, в глубоком кресле
у окна, сидит Мошкин и смотрит на потолок, где причудливо повисают гроздьями
мудреные ледяные наросты.
– Что ты делаешь? – спросил Меф.
В голосе его прозвучала тревога. Мошкин,
вдохновенно откинувшийся на спинку кресла, с лицом, закинутым вверх, был похож
на могучего алхимика, который беседует с облаком.
– Рисую. Не мешай! отвечал Мошкин. Не
отнимая взгляда от ледяных наростов.
– Посмотреть можно? – спросил Меф,
уверенный, что получит отказ.
– Да, можно, – неожиданно разрешил
Мошкин.
– Все равно, когда я уйду, лед растает...
Зажги свечу! Она на столе.
Мефодий шагнул к столу, и свеча вспыхнула под
взглядом. Тени заплясали по потолку. Буслаев увидел бесконечную вереницу
ледяных королей, идущих в ряд. Их было не менее сорока. Все в полном убранстве,
все унылы. У каждого на лице мысль, что всесилие, казавшееся им при жизни таким
абсолютным, оказалось пшиком.
И смешон, и жалок этот сменяющийся ряд
мимолетных властителей. Сколько хватает дрожащего языка свечи, – всюду
идут короли.
– Ну как? Не слишком нелепо, нет? –
прозвучал в темноте обеспокоенный голос Евгеши.
– Нет. В этом что-то есть, – сказал
Меф задумчиво.
– А ты понял мысль? Что в дурной
бесконечности вообще нет смысла, если она не несет чего-то хорошего,
выделяющего из ряда? Да?
Меф кивнул, чтобы не отвечать. Картина в самом
деле зацепила его. Правда, Евгеша своей неуверенностью мешал впечатлению,
которое было бы гораздо сильнее, не торчи рядом его создатель. Невозможно
любить картины художника и книги писателя, если знаешь его лично, – со
знанием дела рассуждала как-то Зозо Буслаева.
– Ты хорошо рисуешь, – сказал Меф,
заметив, что Евгеше мало молчания и нужны слова.
Мошкин смутился.
– Хорошо рисую? Что ты! Я рисую
посредственно. Зато хорошо представляю. С водой совсем просто – нужно ярко
представить и... сразу заморозить.
– Свежемороженые фантазии. В этом что-то
есть, – оценил Меф.
– О! Ты рассуждаешь почти как Даф! –
удивился Евгеша. – Только она сказала: Замороженные мечты! Какой кошмар!
Буслаев удивленно покосился на него.
– Даф тоже видела твои картины?
– Ну да. Вечером, случайно. В общем,
наверное, неслучайно, потому что я ведь сам ей их показал засомневался Мошкин.
Мефодий решил, что этот риторический вопрос
лучше оставить без ответа. Евгеша посмотрел на потолок, зажмурился на миг – и к
длинной веренице королей добавился еще один.
– Я так счастлив! Так счастлив! –
произнес Мошкин с тоской.
Буслаев заинтересованно посмотрел на него.
– Слушай! А ты всегда такой был? –
спросил он.
– Какой такой?
– Ну такой... Ну ты понимаешь, о чем
я... – затруднился с точной характеристикой Меф.
Евгеша задумался.
– Не знаю. Надо подумать. Лучше я
расскажу случай, который меня перевернул. Когда мне было лет двенадцать, я
пошел на день рождения к одному однокласснику. Не знаю, зачем он меня
пригласил? Думаю, потому, что там были вообще все. Вначале все ели, а потом
стол вдруг отодвинули, включили музыку и все стали танцевать как безумные.
