– Я сейчас тебе устрою фарш мажор! Ты у
меня сам сейчас фаршем станешь, минор проклятый! – завопила ведьма и
шпагой нанесла длинный рубящий удар.
Меф присел. Над головой у него просвистела
сталь. Разумеется, убивать его Улита не хотела, в противном случае сделала бы
выпад, нанизав его на клинок, как куренка на вертел, но отсечь ухо вполне была
способна.
Меф действовал не задумываясь. Второй рубящий
удар Улиты пришелся уже по мечу. Сталь встретилась со сталью. Придержав клинок,
поющий песню смерти, Меф плашмя хлестнул Улиту по запястью и сразу наступил на
выбитую шпагу.
– С-с-с... Больно... Научили дурака на
свою голову! Ну, хорошо, сдаюсь, сдаюсь! – крикнула Улита, потирая запястье.
Меф заметил в глазах ее слезы. Он озадаченно
опустил меч, и тотчас ведьма без предупреждения лягнула его ногой в голень, а
левой рукой приставила к горлу кинжал.
– Вжик-вжик! Ну, вот тебе и отрезали
голову! Не верь женщинам вообще, дружок, и ведьмам в особенности! –
сказала она назидательно.
– Но слезы!
– Что – слезы? – рявкнула
Улита. – Какие слезы? Слезы – это соленая вода, которая вытекает из
моргающих телескопов головы. Женщина плачет в двух случаях: когда ей грустно и
когда ей выгодно! Со временем же она приходит к неминуемому выводу, что быть
грустной выгодно, и тогда фонтан начинает работать без выходных! Только пойди у
одной из нас на поводу, и мы будем хныкать не переставая!
Она убрала кинжал и, решительно отодвинув
Мефодия, подняла свою шпагу.
– В общем, ты паразит, Буслаев! Исчез,
Даф издергал. Я сама по себе издергалась. Ищем тебя, и найти не можем. А тут
еще эти гадики пластилиновые бумажками заваливают... Так приличные наследники
мрака не поступают! – сказала Улита уже спокойно.
– А Арей?
– Что Арей? Мужчина есть мужчина.
Посмотрим, мол, чего он стоит. Или он ее, или она его, Утешил, называется! Хоть
в петлю лезь, хоть от счастья умирай! – фыркнула Улита.
Мефодий оглядел комнату Даф. Скошенная
чердачная крыша с темными, покрытыми краской против гниения стропилами. Кровать
заправлена до оскорбления аккуратно.
Этажерка с дюжиной книг, самых обычных.
Бамбуковый тренировочный меч, прислоненный к стене, похоже, использовался,
чтобы выгребать из-под кровати тапки.
Месяца три назад у Арея появилась фантазия
научить Даф рубиться, Даф тоже загорелась и пару дней честно, порой с угрозой
для собственного лба, размахивала бамбуковой палкой. Однако при всяком
мало-мальски тревожном звуке сразу отбрасывала меч и хваталась за флейту. Под
конец Арей устал поправлять ее и плюнул.
«От зла зла не ищут!.. для дальнего боя у тебя
оружие есть. А для ближнего сойдет и кот, если размахивать им, держа за задние
лапы!» – сказал себе он.
– Куда ушла Даф? – спросил Мефодий.
– Чего не знаю, того не скажу. Девочка
она та еще, себе на уме. Не сильно торопится посвящать кого-то в свои планы.
Эссиорх, к слову сказать, тоже куда-то запропастился. Просто какая-то эпидемия
пропаж! – ответила ведьма с досадой.
Она подошла к чердачному окну и толкнула его,
открыв от себя. Здесь наверху строительная сетка уже не оплетала дом. В
открытое окно сразу вкатилась луна.
Быстро проносящиеся фиолетовые облака пытались
спрятать ее, но луна с легкостью прорывала их кисейные доспехи.
Улита прищурилась на луну. Казалось, луна и
Улита подозрительно наблюдают друг за другом, как две соперницы. Наконец ведьма
захлопнула окно.
– Найди Даф! У меня какое-то скверное
предчувствие! – отрывисто приказала она Мефодию.
– Предчувствие? Какое?
– Ночь пахнет кровью! Больше я тебе
ничего не скажу.
Улита толкнула ногой расколовшуюся дверь и
вышла. Меф немного покрутился в комнате Даф и, обнаружив, что никакой записки,
даже самой короткой, нет, отправился искать ее. Он мысленно окликал Даф и
пытался проникнуть в ее мысли. И то и другое безуспешно.
Меф метался. Он искал Даф везде: на улицах, в
переулках, там, где метро выплевывало людей, и там, где оно их глотало, все
было тщетно: она пропала, растворилась, исчезла. Даже Депресняк, на чутье,
которого Меф надеялся, не мог отыскать хозяйку.
Растерянный недоумевающий Меф вернулся к себе.
В комнате он подошел к окну, и некоторое время простоял, бездумно постукивая
костяшками пальцев по подоконнику.
– Даф! Где ты, Даф? – сказал он
тихо.
Затем, не раздеваясь, упал на кровать и
куда-то провалился. Ему снилось что-то смутное, скользкое и неприятное.
***
Примерно через час Меф был разбужен стуком.
Стук был негромкий, пакостный и какой-то липкий.
– Ну кто еще? Открыто! – крикнул Меф
сердито.
В дверь просунулась мятая мордочка Тухломона,
казавшаяся серой в предрассветном сумраке.
– Мо-о-ожно? – пропел он сладко.
– Можно. Повернуться и ушлепать отсюда на
все четыре стороны, – ответил Меф.
– Все шутим? Сейчас не до шуток будет!..
Горе, горе-то какое! – заохал Тухломон.
– Какое еще горе? – спросил Мефодий.
Не отвечая, комиссионер начал кукситься. Его
личико торопливо смялось и приняло крайне удрученное, с похоронным оттенком
выражение. По рыхлой щеке скатилась пластилиновая слеза. Дождавшись, пока она
докатится до подбородка, а затем покатится обратно, в глаз, увы, комиссионеры
плакали именно таким образом! – Мефодий с большой меткостью запустил в
Тухломона ботинком.
Комиссионер поднял ботинок, подышал на него,
обтер рукой и, звучно чмокнув в подошву, с поклоном вернул.
– Пол то холодный! Так и заболеть
недолго! Здоровье наше-то какое? Дунул, плюнул, просквозил гроб сосновый на
мази! – пояснил он, удрученно шмыгая носом.
Зная, что Тухломон способен ныть до
бесконечности и метательных снарядов на него не напасешься, Мефодий стал
подниматься, чтобы перейти к более решительным действиям. Опытный Тухломон
мгновенно смекнул, в какую сторону клонится березка, и торопливо попятился.
– Обижаете, наследник! Я, собственно, с
чем пришел-то? Сегодня ночью валькирии напали на Даф! – выпалил он.
Мефодий застыл.
– Закатилось солнышко наше ясное! Я так
плакаль, так рыдаль! Так что ежели счетик на платочки носовые принесу не
удивляйтесь уж, – причитал Тухломон.
