Они танцевали, и Йона тихонько напевал:
— Миллойн, миллойн, миллойн…
[25]
— Женись на мне, — прошептала Анья.
Йона не ответил. Он подумал о Дисе, о ее печальном лице. Подумал, как они дружили все эти годы и как он разочаровал ее. Анья попыталась приподняться и лизнуть его в ухо; он осторожно отвел голову.
— Ты так хорошо танцуешь, — захныкала Анья.
— Знаю, — шепнул он и закружил ее.
Пахло дровами и грогом, Анья прижималась все крепче; комиссар подумал, что трудно будет вести Карлоса вниз, к стоянке такси. Еще немного — и пора спускаться к эскалатору.
Вдруг в кармане у комиссара зазвонил телефон. Анья взвыла от разочарования, когда он отстранил ее и ответил:
— Йона Линна.
— Здравствуйте, — произнес сдавленный голос. — Это я. Юаким Самуэльссон. Вы сегодня были у нас…
— Да, я вас узнал, — сказал Йона.
Он вспомнил, как у Юакима Самуэльссона расширились зрачки, когда он спросил о Лидии Эверс.
— Я подумал — не могли бы мы увидеться? — сказал Самуэльссон. — Хочу кое-что рассказать.
Йона посмотрел на часы. Половина десятого.
— Мы можем увидеться сейчас? — спросил Юаким и зачем-то прибавил, что жена с дочерью уехала к родителям.
— Вполне, — ответил Йона. — Сумеете приехать к полицейскому управлению, подъезд напротив Польхемсгатан, минут через сорок?
— Хорошо, — сказал Юаким бесконечно усталым голосом.
— Извини, милая, — сказал Йона Анье, которая стояла посреди площадки, дожидаясь его. — На сегодня танцы закончились.
— Я тебе это припомню, — кисло отозвалась она.
— Не выношу спиртного, — печалился Карлос, когда они вели его к эскалаторам и дальше к выходу.
— Смотри не наблюй, — угрюмо предупредила Анья. — Я тогда потребую повысить зарплату.
— Анья, Анья, — горестно вздохнул Карлос.
Юаким сидел в белом «мерседесе» на другой стороне улицы, прямо напротив входа в Государственное полицейское управление. В салоне горел тусклый свет, и лицо Юакима казалось утомленным и одиноким. Когда Йона постучал в стекло, он дернулся, словно полностью ушел в свои мысли.
— Здравствуйте, — сказал Юаким. — Садитесь.
Йона сел на пассажирское сиденье. Подождал.
В машине слабо пахло псиной. На заднем сиденье расстелен мохнатый плед.
— Знаете, — начал Юаким, — когда я вспоминал, каким был, когда родился Юхан… я как будто думал о незнакомом человеке. У меня было детство так себе, приют, мать меня бросила… Но я встретил Исабеллу и взялся за ум, засел учиться. Сдал экзамен на инженера в тот год, когда родился Юхан. Вспомнил, как мы ездили в отпуск — я до этого никогда не бывал в отпуске. Мы ездили в Грецию, Юхан как раз научился ходить и…
Юаким Самуэльссон покачал головой.
— Это было так давно. Он был очень похож на меня… такие же…
В машине стало тихо. Мокрая серая крыса, покачиваясь, пробежала по темному тротуару и скрылась в замусоренных кустах.
— Что вы хотели мне рассказать? — помолчав, спросил Йона.
Юаким потер глаза.
— Вы уверены, что это сделала Лидия Эверс? — еле слышно спросил он.
Йона кивнул:
— Больше чем уверен.
— Вот как, — прошептал Самуэльссон и тяжело сглотнул. — Там, в приюте… Лидии было всего четырнадцать, когда выяснилось, что она беременна. Там, конечно, все черт знает как перепугались и заставили ее сделать аборт. Хотели всё замять, но… Было много осложнений, в матку занесли тяжелую инфекцию, она захватила яичники. Но Лидия принимала пенициллин и выздоровела.
Юаким положил дрожащие руки на руль.
— После приюта я стал жить с Лидией. Мы жили в ее доме в Рутебру, хотели родить ребенка, у нее это была просто идея фикс. Но у нас никак не получалось. И она решила сходить к гинекологу. Никогда не забуду, как она вернулась от врача и сказала, что после того аборта у нее не будет детей.
— Это от вас она забеременела в приюте, — уточнил Йона.
— Да.
— Значит, вы задолжали ей ребенка, — сказал Йона, больше самому себе.
Глава 50
Утро воскресенья, двадцатое декабря, четвертое воскресенье Адвента
Густо-густо падал снег. Сугробы лежали на зданиях терминала в Арланде. Приезжали машины, подметали посадочные полосы и снова уезжали. Эрик стоял возле большого окна и смотрел на ленту дорожных сумок, въезжавшую в большой нарядный самолет.
Симоне принесла кофе и тарелку с шафранным кренделем и пряным печеньем. Поставила перед Эриком два стаканчика с кофе и уткнулась лбом в стекло, за которым виднелись самолеты. Симоне с Эриком смотрели, как стюардессы поднимаются по трапу. Девушки были в красных рождественских колпачках; их, как видно, страшно беспокоила слякоть под туфельками.
На подоконнике аэропортовского кафетерия стоял механический гномик, ритмично качавший бедрами. Батарейка садилась, движения становились судорожными, дергаными. Эрик перехватил взгляд Симоне. Она иронически подняла брови при виде совокупляющегося с пустотой гнома.
— Нас угостили булочками, — сказала она и уставилась в пустое пространство. Потом вспомнила: — Четвертый Адвент. Сегодня четвертое воскресенье Адвента.
Они посмотрели друг на друга, не зная, что сказать. Вдруг Симоне дернулась со страдальческим видом.
— Что случилось? — спросил Эрик.
— Фактор, — простонала она. — Мы забыли… если он там, если он живой…
— Симоне, я…
— Так много времени прошло… он не сможет стоять на ногах…
— Симоне, я взял фактор, — сказал Эрик. — Он у меня с собой.
Симоне посмотрела на мужа воспаленными глазами.
— Правда?
— Кеннет напомнил, он звонил из больницы.
Симоне вспомнила, как она привезла Кеннета домой и он у нее на глазах вылез из машины и повалился прямо в снежное месиво. Симоне решила, что отец споткнулся, но когда она подбежала поднять его, он едва понимал, что происходит. Она отвезла его в больницу; его несли на носилках, рефлексы были слабыми, зрачки реагировали медленно. Врач считал, что во всем виновато сочетание последствий сотрясения мозга и чудовищного напряжения.
— Как он? — спросил Эрик.
— Спал, когда я вчера была в больнице. Врач считает, что особой опасности нет.
— Прекрасно. — Эрик посмотрел на механического гнома, молча взял красную праздничную салфетку и накрыл фигурку.
Салфетка ритмично заколыхалась, как привидение. Симоне рассмеялась, крошки печенья полетели Эрику на куртку.
