— Он так думает. Он думает, что у него остались связи, думает, что он все еще комиссар. Но он всего лишь обычный пенсионер.
— Ты не знаешь…
— Беньямин — не хобби, — оборвал Эрик.
— Мне наплевать, что ты говоришь.
Симоне посмотрела на телефон.
— Если он приедет, я не смогу здесь оставаться.
— Ну и не оставайся, — тихо сказала она.
— Все, чего тебе хочется, — это чтобы он явился сюда и сказал, что я виноват, что во всем виноват я. Как когда мы узнали, что Беньямин болен: во всем виноват Эрик. Я понимаю, тебе удобно обвинять меня, но мне…
— Ты ведешь себя несерьезно, — с улыбкой перебила Симоне.
— Если он приедет, я уйду.
— Наплевать, — процедила Симоне.
У Эрика опустились плечи. Симоне, стоя вполоборота к нему, набирала номер.
— Не делай этого, — попросил Эрик.
Она не смотрела на него. Он знал, что не может остаться. Когда приедет Кеннет, находиться в доме будет невозможно. Эрик огляделся. Здесь нет ничего, что он хочет взять с собой. В тишине он услышал гудки, увидел у Симоне на щеке тень от ресниц.
— Пошла ты к черту, — сказал он и вышел в прихожую.
Обуваясь, он слушал, как Симоне разговаривает с Кеннетом. Со слезами в голосе она просила отца приехать как можно быстрее. Эрик снял с крючка куртку, вышел из квартиры, закрыл и запер дверь. Спустился по лестнице, постоял, подумал, что надо бы вернуться и сказать что-нибудь, объяснить Симоне, что это несправедливо, что это его дом, его сын, его жизнь.
— К черту, — тихо повторил он и вышел из подъезда на темную улицу.
Симоне стояла у окна. Собственное лицо казалось ей в вечерней темноте прозрачной тенью. Увидев, как старый отцовский «ниссан-примера», вопреки всем правилам, паркуется во втором ряду у подъезда, она еле сдержала слезы. Когда в дверь постучали, она уже ждала в прихожей. Открыла дверь на цепочке, прикрыла, сняла цепочку и попыталась выдавить улыбку.
— Папа, — выговорила она. Тут же полились слезы.
Кеннет обнял ее. Ощутив хорошо знакомый запах кожи и табака, исходящий от отцовской куртки, Симоне на несколько секунд перенеслась в детство.
— Вот я и приехал, милая, — сказал Кеннет.
Он уселся на стул в прихожей, посадив дочь на колени.
— Эрика дома нет?
— Мы расстались, — прошептала она.
— Ох ты.
Кеннет выудил носовой платок, Симоне сползла с его коленей и несколько раз высморкалась. Потом Кеннет повесил куртку на крюк, заметил, что одежда Беньямина не тронута, обувь на месте, а рюкзак прислонен к стене у входной двери.
Кеннет обнял дочь за плечи, тщательно вытер ей щеки, а потом отвел на кухню. Там он усадил ее на стул, достал фильтр и банку с кофе и включил кофеварку.
— А теперь рассказывай все, — спокойно велел он, выставляя на стол кружки. — Начинай с самого начала.
И Симоне подробно рассказала все, начиная с первой ночи, когда она проснулась от того, что в квартире кто-то был. Как она почуяла на кухне запах сигаретного дыма, как входная дверь оказалась открытой и как тусклый свет лился из холодильника и морозилки.
— А Эрик? — требовательно спросил Кеннет. — Что сделал Эрик?
Симоне поколебалась, потом взглянула отцу в глаза и ответила:
— Он мне не поверил… сказал, что кто-то из нас ходил во сне.
— Проклятье.
Симоне почувствовала, что у нее снова кривится лицо. Кеннет разлил кофе, записал что-то на бумажке и попросил продолжать.
Она рассказала об уколе, от которого проснулась прошлой ночью, о том, как вышла и услышала странные звуки из комнаты Беньямина.
— Что за звуки? — спросил Кеннет.
— Воркование, — поколебавшись, ответила Симоне. — Или бормотание. Не знаю.
— А потом?
— Я спросила, можно ли мне войти, потому что поняла, что там кто-то есть — кто-то, кто наклонился над Беньямином и…
— И?
— Потом у меня ослабли ноги, перестали слушаться, я упала на пол и не могла двинуться. Лежала в коридоре на полу и смотрела, как Беньямина тащат из квартиры… Господи, его лицо, он был так напуган. Он звал меня, пытался до меня дотянуться. А я не могла пошевелиться.
Симоне сидела, уставившись перед собой.
— Еще что-нибудь помнишь?
— Что?
— Как он выглядел? Тот, кто пришел?
— Не знаю.
— Ты ничего не видела?
— Он странно двигался. Согнувшись, как будто у него что-то болит.
Кеннет сделал пометку и велел:
— Думай дальше.
— Пап, было темно.
— А Эрик? — спросил Кеннет. — Что делал Эрик?
— Спал.
— Спал?
Симоне кивнула.
— Он в последние годы принимал столько снотворного, — сказала она. — Спал в гостевой комнате и ничего не слышал.
Во взгляде Кеннета было столько презрения, что Симоне начала понимать, почему Эрик убрался из дому.
— Что за таблетки? — спросил Кеннет. — Как называются?
Симоне взяла отца за руку:
— Папа, Эрик тут ни при чем.
Он вырвал руку.
— Насилие над детьми почти всегда совершает кто-нибудь из членов семьи.
— Я знаю, но…
— А теперь посмотрим на факты, — спокойно перебил Кеннет. — У преступника отличные познания в медицине, а также доступ к лекарствам.
Симоне кивнула.
— Ты не видела, что Эрик спит в гостевой комнате?
— Дверь была закрыта.
— Но ты его не видела. Или видела? И ты не знаешь, принимал ли он снотворное вчера вечером.
Симоне была вынуждена признать, что не видела.
— Сиксан, я исхожу только из того, что мы знаем, — сказал отец. — А мы знаем, что ты не видела Эрика спящим. Может, он и спал в гостевой комнате, но мы об этом не знаем.
Кеннет поднялся, достал из буфета хлеб, из холодильника — сыр и колбасу. Сделал бутерброд с сыром и протянул Симоне.
Через несколько минут он кашлянул и спросил:
— Зачем Эрик открыл дверь Юсефу?
Симоне уставилась на отца:
— Что ты хочешь сказать?
— Если бы он так поступил, какая бы у него была на это причина?
— По-моему, это глупый разговор.
— Почему?
— Эрик любит Беньямина.
— Да, но, может быть, что-то пошло не так. Может, Эрик просто хотел поговорить с Юсефом, убедить его позвонить в полицию или…
