— Никого, — сказал Кеннет.
— А что мы тогда слышали? Здесь кто-то был.
Через грязное окошко под потолком сочился дневной свет. Глаза привыкли к слабому освещению. В подвале были свалены разнокалиберные велосипеды, детская коляска, санки-тобоган, горные лыжи и мини-печь, елочные игрушки, рулоны обоев и стремянка с потеками белой краски. На картонной коробке кто-то написал маркером: «Комиксы Юсефа».
Над потолком раздалось какое-то потрескивание; Симоне взглянула вверх на лестницу, потом на отца. Он как будто ничего не слышал. Медленно подошел к двери в противоположной стене. Симоне толкнула лошадь-качалку. Кеннет открыл дверь и заглянул в чулан для стирки, с небольшой стиральной машиной, сушилкой и старой гладильной машиной, какие были в ходу много лет назад. Возле теплового насоса висела грязная занавеска, закрывающая большой шкаф.
— Здесь никого, — сказал Кеннет и повернулся к Симоне.
Она посмотрела на отца и тут же перевела взгляд на грязную занавеску у него за спиной. Занавеска висела неподвижно, но все же висела.
— Симоне?
На ткани было влажное пятно, небольшой овал, как от рта.
— Разверни чертеж, — велел Кеннет.
Симоне показалось, что влажный овал втягивается внутрь.
— Папа, — прошептала она.
— Да? — ответил он, прислонился к дверному косяку, сунул пистолет в кобуру на плече и почесал голову.
Снова раздался треск. Симоне повернулась и увидела, что лошадка все еще качается.
— Сиксан, что такое?
Кеннет подошел к дочери, забрал у нее чертеж, разложил его на свернутом матрасе, посветил фонариком и перевернул.
Глянул вверх, снова перевел взгляд на чертеж и подошел к кирпичной стене, возле которой стояли разобранная двухъярусная кровать и шкаф с оранжевыми спасательными жилетами. На доске для инструментов висели стамеска, разные пилы и тиски. Место рядом с молотком было свободно — кажется, раньше там был топор.
Кеннет обвел взглядом стену и потолок, наклонился и постучал по кирпичам за кроватью.
— Ну как? — спросила Симоне.
— Этой стене лет десять, не меньше.
— За ней что-нибудь есть?
— Есть. Довольно большое помещение.
— А как туда попасть?
Кеннет опять посветил на стену, на пол возле разобранной кровати. По подвалу скользили тени.
— Посвети еще раз, — попросила Симоне.
Она указала на пол возле шкафа с жилетами. На бетоне виднелось множество выгнутых царапин.
— За шкафом.
— Подержи фонарик, — сказал Кеннет и снова достал пистолет.
Из-за шкафа вдруг раздался какой-то звук. Словно там кто-то осторожно пошевелился. Отчетливые, хотя и медленные, движения.
Симоне почувствовала, как страшно у нее участился пульс. Там кто-то есть, подумала она. Господи боже. Она хотела крикнуть «Беньямин!», но не решилась.
Кеннет предостерегающе махнул ей рукой, веля отойти назад, она хотела что-то сказать, как вдруг напряженная тишина взорвалась. Наверху послышался оглушительный грохот: дерево разлетелось на куски. Симоне уронила фонарик, и стало темно. По полу простучали торопливые шаги, над головой затрещало, слепящий свет фонариков волной скатился по лестнице и разлился по подвалу.
— Лечь на пол! — истерически закричал какой-то человек. — На пол!
Симоне словно окаменела, ослепленная светом, — так ночного зверя, выскочившего на шоссе, слепят фары автомобиля.
— Ложись! — крикнул Кеннет.
— Отстань! — крикнула она в ответ.
— На пол, на пол!
Симоне не понимала, что человек обращается к ней, пока он не ударил ее в живот и не повалил на бетонный пол.
— На пол, я сказал!
Симоне попыталась вдохнуть, закашлялась и стала хватать воздух ртом. Яркий свет заполнил подвал. Черные фигуры потащили их с отцом вверх по узкой лестнице. Симоне завели руки за спину и защелкнули наручники. Она с трудом двигалась, поскользнулась и ударилась щекой об острую грань металлических перил.
Симоне попыталась повернуть голову, но кто-то крепко держал ее, тяжело дыша и прижимая ее к стене возле входа в подвал.
Ей показалось, что какие-то фигуры фотографируют ее со вспышкой. Симоне зажмурилась от дневного света, ей было трудно смотреть. До нее донесся обрывок разговора, она узнала отцовский голос, короткие, взвешенные слова. Голос, от которого ей вспомнился запах кофе ранним утром перед уходом в школу. По радио передают новости.
Только теперь она сообразила, что в дом ворвались полицейские. Наверное, кто-нибудь из соседей заметил свет от фонарика Кеннета и позвонил в полицию.
Полицейский лет двадцати пяти, с морщинками и синими кругами под глазами напряженно смотрел на Симоне. У него была бритая голова, отчего становилось заметно, что у него грубый шишковатый череп. Полицейский несколько раз потер шею ладонью и холодно спросил:
— Как вас зовут?
— Симоне Барк, — ответила Симоне дрожащим голосом. — Я здесь со своим отцом, он…
— Я спросил, как вас зовут, — повысил голос полицейский.
— Спокойнее, Рагнар, — сказал другой полицейский.
— Вы ядовитая гадина, — продолжал молодой человек, повернувшись к Симоне. — Но это всего лишь мое личное мнение о людях, которым любопытно поглядеть на кровь.
Он фыркнул и отвернулся. До Симоне долетал голос отца. Негромкий, утомленный.
Она увидела, как один из полицейских выходит с его блокнотом.
— Простите, — сказала Симоне женщине в полицейской форме, — мы услышали какие-то звуки внизу, в…
— Помолчите, — оборвала женщина.
— Мой сын…
— Помолчите, я сказала. Кто-нибудь заклейте ей рот.
Полицейский, обозвавший Симоне гадиной, вытащил рулон широкой липкой ленты, но отвлекся: вошел высокий светловолосый мужчина с внимательными серыми глазами.
— Йона Линна, Государственная уголовная полиция, — сказал он с финским акцентом. — Что у вас?
— Двое подозреваемых, — ответила женщина.
Йона посмотрел на Кеннета и Симоне и сказал:
— Теперь я ими займусь. Это ошибка.
Он велел отпустить подозреваемых; на щеках у него вдруг появились ямочки. Женщина подошла к Кеннету, сняла наручники, извинилась и обменялась с ним несколькими словами. У нее покраснели уши.
Полицейский с бритой головой шагнул к Симоне и уставился на нее.
— Отпустите ее, — приказал комиссар.
— Они оказали сопротивление, я повредил палец.
— Собираетесь их задержать? — спросил Йона.
