— Значит, по этому следу ты больше не идешь?
— Да. Мы расследуем дело, которое лежит совсем в другом поле, далеко от экстремизма, что левого, что правого… и, возможно, выходит за рамки деятельности и Службы, и уголовной полиции. Смерть Пальмкруны, пожар в квартире Бьёрна, смерть Виолы и так далее… мы имеем дело с чем-то, что не имеет отношения к уличным боям.
Сага замолчала, а комиссару вспомнилась домработница — как она посмотрела ему в глаза и спросила, сняли ли они Пальмкруну.
«Что значит „сняли“?» — «Извините, я всего лишь домработница. Я думала…»
Он тогда спросил, не видела ли она чего-нибудь странного. Женщина ответила: «Петлю на крюке от люстры в салоне».
«Вы видели петлю?» — «Естественно».
Естественно, подумал Йона и взглянул на автостраду. Справа тянулась красная ограда, защищавшая от шума частные домики и футбольное поле. Это «естественно», уверенно произнесенное домработницей, крепко засело у комиссара в голове и звучало снова и снова. Он вспомнил, какое у нее было лицо, когда он объявил, что ей придется пойти в полицию. Она не разволновалась, как он ожидал, а лишь кивнула.
Они проехали Ротебру, где нашли пролежавшие в земле десять лет останки Юхана Самюэльссона. Тело обнаружили в саду Лидии Эверс, когда искали Беньямина, сына Эрика-Марии Барка.
[27]
Тогда была зима, сейчас зелень ковром покрывала бурые от ржавчины рельсы, парковки и землю до таунхаусов и частных домов.
Йона позвонил Натану Поллоку в Комиссию по расследованию убийств. После двух гудков послышался слегка гнусавый голос:
— Натан.
— Вы с Томми Кофоэдом осматривали круги следов под телом Пальмкруны.
— Расследование закрыто, — ответил Поллок, и Йона услышал, как он что-то печатает на компьютере.
— Да, но теперь…
— Знаю, — перебил Поллок. — Я говорил с Карлосом, он рассказывал о твоих подвигах.
— Ты можешь еще раз посмотреть, что там со следами?
— Как раз смотрю.
— Отлично, — обрадовался Йона. — Когда будет готово?
— Уже готово. Следы принадлежат Пальмкруне и его помощнице по хозяйству — Эдит Шварц.
— Других следов нет?
— Нет.
Сага гнала машину со скоростью 140 километров в час; они ехали на север по шоссе Е4.
…Йона с Сагой сидели в управлении полиции, слушали запись допроса Эдит Шварц и одновременно читали рукописные заметки Йона Бенгтссона.
Сейчас комиссар прокручивал беседу с Эдит Шварц в голове. После обычных формальностей Бенгтссон объяснил, что полиция не считает, что было совершено преступление, но он надеется, что госпожа Шварц поможет пролить свет на обстоятельства гибели Карла Пальмкруны. Потом стало тихо; из вентиляционной системы доносился слабый шелест, поскрипывал стул, ручка царапала по бумаге. В протоколе Бенгтссон написал, что он предпочел дожидаться первых слов Эдит, так как женщина выказывала совершенное безразличие к происходящему.
Прошло больше двух минут, прежде чем Эдит заговорила. Две минуты — это очень долго для человека, сидящего за столом напротив полицейского в полной тишине.
— Господин Пальмкруна снял плащ? — наконец спросила Эдит.
— Почему вы об этом спрашиваете? — доброжелательно отозвался Бенгтссон.
Эдит снова замолчала. Оба ничего не говорили с полминуты, потом Йон первым нарушил тишину:
— На нем был плащ, когда вы видели его в последний раз?
— Да.
— Вы говорили комиссару Линне, что видели, как с потолка свисает веревка с петлей.
— Да.
— Как вы думаете, зачем она там оказалась?
Эдит не ответила.
— Как долго она там висела? — спросил Йон.
— Со среды, — спокойно ответила Эдит.
— Итак, вы увидели веревку с петлей вечером второго июня, потом поехали домой. На следующее утро, третьего июня, вернулись, опять увидели петлю, поговорили с Пальмкруной, ушли, вернулись пятого июня в половине третьего… и встретили комиссара Линну.
В расшифровке было написано, что Эдит пожала плечами.
— Попробуйте рассказать об этих днях собственными словами, — попросил Бенгтссон.
— Я поднялась к господину Пальмкруне в шесть часов утра в среду. Мне разрешено пользоваться ключами только по утрам, потому что Пальмкруна спит до половины седьмого. Он всегда встает в одно и то же время, не залеживается, даже по воскресеньям. Я смолола кофе, отрезала два куска хлеба, намазала их маслом «Бреготт» сильного соления, положила сверху два ломтика печеночного паштета с трюфелями, маринованные огурцы и рядом — ломтик сыра «чеддер». Накрыла стол накрахмаленной скатертью и поставила летний сервиз. Подготовила утренние газеты — из них надо убирать рекламные и спортивные вкладки, а сгиб должен быть слева.
Эдит исключительно подробно рассказала о приготовлении телячьих отбивных в сливочном соусе, имевшем место в среду, и о приготовлениях к обеду следующего дня.
Добравшись до момента своего возвращения в четверг с продуктами на выходные, она снова умолкла.
— Понимаю, что вам нелегко, — сказал Бенгтссон, помолчав, — но я слушал все, что вы говорили. Вы рассказали о среде и четверге, вспомнили каждую деталь, однако никак не упомянули о внезапном уходе Карла Пальмкруны из жизни.
Эдит, молчала, никак не реагируя на его слова.
— Я вынужден просить вас снова вспомнить этот день, — терпеливо продолжал Бенгтссон. — Когда вы звонили в дверь, вы уже знали, что Карл Пальмкруна мертв?
— Нет.
— Разве вы не спросили комиссара Линну «он еще висит?»? — Йон слегка повысил голос.
— Спросила.
— Вы уже видели Пальмкруну мертвым?
— Нет.
— Что за ерунда, — явно рассердился Йон. — Разве нельзя просто рассказать, что вы знаете? Что заставило вас спросить, сняли Пальмкруну или нет? Вы спросили об этом! Зачем вы спрашивали, если не знали, жив он или нет?
В отчете Бенгтссон написал, что, к сожалению, допустил ошибку, позволив Эдит спровоцировать себя уклончивыми ответами, и что его брань подействовала на женщину, как рогатина на медведя.
— Меня в чем-то обвиняют? — сухо спросила она.
— Нет.
— Тогда мы закончили.
— Нам бы очень помогло, если бы вы…
— Я ничего больше не помню! — заявила Эдит и встала.
Йона глянул на Сагу. Та сидела, не отрывая взгляда от убегающей под колеса машины дороги и мчащейся впереди тяжелой фуры.
