— Тоже правильно, — Эбби поднялась, поправила полу халата. — Захочешь поговорить, знаешь, к кому обратиться.
— А ты разве не хочешь узнать, кто отец? — спросила я.
Если роман Лекси не был тайной, меня могли ожидать серьезные неприятности, но я так не думала: Лекси не особенно распространялась насчет своей личной жизни. С другой стороны, если кто-то о чем-то и догадывался, то именно Эбби.
У двери она повернулась, повела плечом и бесстрастно заметила:
— Я думаю, ты сама скажешь, если захочешь.
Она ушла — арпеджио босых ног затихло на ступеньках лестницы, — а я отложила книгу и долго сидела, вслушиваясь в вечерние звуки. Мои соседи готовились ко сну. Кто-то пустил воду в ванной; Джастин, жутко фальшивя, что-то мурлыкал под нос; в комнате Дэниела скрипнули половицы. Постепенно звуки стихали, редели, растворялись в тишине. Я выключила лампу — Дэниел мог увидеть свет под дверью, а разговоров по душам на один вечер и без того пришлось достаточно. Глаза свыклись с темнотой, но различала я лишь громадину шкафа, горбатый туалетный столик да слабое отражение в зеркале, когда шевелилась.
Я старалась не думать о ребенке. Четыре недели, сказал Купер, полсантиметра — крохотный бриллиант, искорка света, проскользнувшая между пальцами, провалившаяся в трещинку и погасшая. Сердечко размером с песчинку, вибрирующее, как у испуганного колибри. Семя, заключавшее в себе миллионы возможностей…
В тот день… тебя вырвало…
Он уже заявлял о себе, утверждал себя, тянулся к ней своими тонюсенькими пальчиками. Не знаю почему, но мне он представлялся не новорожденным младенцем, а двух—трехлетним крепышом — плотненьким, голеньким, с темными завитками. Лица я не видела — с заливистым смехом он убегал от меня по залитой светом лужайке. Может, пару недель назад и Лекси сидела вот так же в постели, и ее мысленному взору представлялась та же картина.
А может, и нет. Я начала понимать натуру Лекси — жесткую, волевую, заточенную не столько на борьбу, сколько на сопротивление. Если она не желала ребенка, эта малюсенькая сияющая звездочка никогда бы не прочертила небосвод ее воображения.
Мне не давал покоя вопрос, собиралась ли она оставлять ребенка. Я так отчаянно хотела получить ответ, словно он, подобно ключу, открыл бы самую потайную дверцу, помог разгадать загадку. Запрет на аборты ничего не менял: каждый год десятки ирландских женщин совершают скорбное паломничество на пароме в Англию, возвращаясь домой еще до того, как их отсутствие успевают заметить. Никто на свете не мог помочь мне, даже сама Лекси скорее всего не определилась на все сто. Я чуть было не вылезла из постели, чтобы сбегать вниз и заглянуть в дневник — вдруг в первый раз я пропустила что-то важное, какую-то пометку в уголке страницы. Впрочем, не стоит; к тому же я точно знала, что ничего там нет.
Я долго сидела в постели в темноте, обхватив колени, и слушала дождь; батарейки впивались мне в ребра в том месте, где должна бы быть рана.
Дело было вечером. Кажется, в воскресенье. Парни с таким завидным воодушевлением и энергией передвигали мебель в гостиной и циклевали пол, что нам с Эбби ничего другого не оставалось, как предоставить их самим себе. Уединившись в свободной комнате, соседней с моей, мы с ней взялись за разборку завалов, оставшихся после старика Саймона. Я сидела на полу посреди обрезков ткани, выбирая те, что еще не успела побить моль. Эбби разгребала кучу жутких штор, то и дело приговаривая: «Хлам, хлам… выкинуть… или постирать? Господи, кто мог такое купить?» Внизу гудела циклевочная машинка, и вся эта атмосфера деловитости и относительного покоя напоминала мне убойный отдел в тихий денек.
— Ух! — Эбби подалась вдруг назад. — Ты только взгляни.
Она держала платье — зеленовато-голубое в белый горошек, с белым воротничком и поясом, рукавчики фонариком и пышная, солнце-клеш, юбка — такая взлетает, если в ней закружиться.
— Вот это да. — Я выбралась из груды тряпок и подошла поближе. — Оно чье, дядюшки Саймона?
— Вряд ли ему оно было бы впору, но можно проверить по снимкам в альбоме. — Эбби осмотрела находку со всех сторон. — Не хочешь примерить? Моль его вроде бы не тронула.
— Примерь сама. Ты же его нашла.
— Мне не подойдет. Посмотри… — Она поднялась, прикинула платье на себя. — Тут нужен кто-то повыше. А у меня талия будет на попе.
Эбби была ростом метр пятьдесят семь, о чем я постоянно забывала.
— И похудее меня, — добавила я, примеривая талию. — На мне оно точно лопнет.
— Или не лопнет. Ты вон как похудела, пока болела. — Эбби бросила платье мне на плечо. — Давай.
Я направилась к себе, чувствуя ее удивленный взгляд — Лекси наверняка тут же напялила бы платье. Увы, этого я позволить себе не могла. Оставалось надеяться, что нехарактерная застенчивость будет списана на нежелание демонстрировать бинты. Платье и впрямь оказалось впору. Я проверила, не высовываются ли где проводки, и встала перед зеркалом — разрумянившаяся, озорная, рисковая, готовая на что угодно.
— Что я тебе говорила, — сказала Эбби, когда я вошла в комнату, и, критически оглядев меня, перевязала пояс большим бантом. — Пойдем покажемся парням.
С криками: «Посмотрите, что мы нашли!» — мы сбежали по лестнице. Шум машинки смолк, ребята уже ждали нас.
— О, ты только посмотри! — воскликнул Джастин. — Какова малышка, а!
— Превосходно, — с улыбкой произнес Дэниел. — Превосходно!
Раф перекинул ногу через круглый табурет и, пробежавшись пальцами по клавишам, заиграл — что-то медленное, томительное, в ритме свинга. Эбби рассмеялась, затянула пояс потуже и, отойдя к пианино, запела.
Знавала я парней немало,
Но одинокая была.
Пока тебя не повстречала я…
Я и раньше слышала, как поет Эбби, но тогда она пела для себя, когда ей казалось, что ее никто не слышит. И вот теперь — голос, какой в наши дни услышишь редко: прекрасное глубокое контральто, как будто из старого фильма; голос для прокуренных ночных клубов и завитых горячими щипцами локонов, огненно-алых губ и хриплого, печального саксофона. Джастин лихо щелкнул каблуками и поклонился.
— Позвольте пригласить на танец? — Он протянул мне руку.
Я колебалась ровно секунду. Что, если Лекси медведь на ухо наступил или, наоборот, она прекрасно танцевала и моя неуклюжесть меня выдаст? Что, если он прижмет меня и почувствует батарейки под повязкой? Что, если… Но мне всегда нравилось танцевать, а когда я танцевала в последний раз, про то уже забыла. Эбби подмигнула, продолжая петь, Раф добавил рифов, и я, схватив Джастина за руку, позволила втащить себя в комнату.
Он плавно и медленно повел меня в танце. И ноги мои двигались сами по себе по теплым мягким пыльным половицам. Оказывается, навык никуда не делся — я не наступала ему на ноги, не путалась, и тело не утратило подвижности и гибкости. Полоски яркого солнечного света мелькали перед глазами, и Дэниел, прислонившись к стене с зажатым в руке комком наждачной бумаги, улыбался и качал головой, и юбка раздувалась колоколом, когда Джастин отпускал меня от себя.
