— Чувствуешь запах, — негромко спросил Дэниел. — Чувствуешь?
Из сада доносился едва уловимый аромат весеннего розмарина.
— Розмарин. Улучшает память, — сказал он. — Скоро взойдут тимьян и мелисса, мята и пижма, и еще кое-что, думаю, иссоп, хотя трудно судить по книге, да к тому же зимой. Конечно, в этом году в огороде будет кавардак, но мы все приведем в порядок, пересадим где нужно. Те старые фотографии должны нам очень помочь; они подскажут изначальный замысел, что и где росло. Здесь неприхотливые растения, подобранные как за выносливость, так и за пользу. В следующем году…
Он рассказал мне о старых огородах лекарственных трав: как тщательно их устраивали, создавая каждому растению наилучшие условия для роста и цветения; насколько совершенно сочеталась в них внешний вид, аромат и практическая польза, утилитарность и красота, так что одно растение никогда не наносило ущерба другому. Иссоп применяли для лечения бронхитов или зубной боли, сказал он, ромашковый компресс — для снятия воспаления, а чай — от ночных кошмаров; лаванду и мелиссу рассыпали в доме для аромата, руту и черноголовник использовали в салатах.
— Думаю, нам стоит попробовать салат эпохи Шекспира, — сказал он. — Ты знаешь, что пижма на вкус как перец? Я думал, она давно погибла, все было коричневое и ломкое, но когда срезал ее под самый корень, там оказались зеленые ростки. Так что теперь она отрастет заново. Удивительно, как упрямо, преодолевая все преграды, пробивается жизнь; как сильна в природе эта тяга к жизни и росту — ей невозможно противостоять…
Ритм его голоса омывал меня, ровный и убаюкивающий как волны; я слышала лишь отдельные слова.
— Время, — произнес он откуда-то из-за моей спины. — Время трудится на нас, не надо только ему мешать.
Глава 11
Народ склонен забывать, что в убойном отделе у Сэма один из самых высоких показателей раскрываемости. Порой кажется: а не потому ли, что он попусту не тратит энергию? Другие детективы, включая меня, принимают работу слишком близко к сердцу и, едва что-то не так, начинают психовать, расстраиваются, перестают верить в себя, и тогда само расследование летит к чертовой матери. А Сэм сначала пробует одно, и если не получается, то пожимает плечами и говорит: «Ну да, конечно», — и пробует что-то другое.
На той неделе он уже много раз говорил: «Ну да, конечно», — в ответ на мой вопрос о том, как идут дела, но не как обычно, а как-то туманно и рассеянно. На сей раз Сэму явно что-то не давало покоя, причем с каждым денем все сильнее и сильнее. Он прочесал почти весь Гленскехи, расспрашивая об обитателях Уайтторн-Хауса, но в ответ наткнулся на гладкую, скользкую стену из чая, печенья и пустых взглядов: «В том доме живет прекрасная молодежь, ведут себя тихо, от них никогда никаких неприятностей. Не вижу причин, детектив, почему мы должны плохо к ним относиться. Бедная девочка, то, что с ней случилось, просто ужасно, я за нее молилась, не иначе это кто-то из ее дублинских знакомых…»
Кому, как не мне, знать, что такое провинциальное молчание, я с ним сталкивалась не раз — неосязаемое как дым и непробиваемое как камень. Тактика оттачивалась на британцах долгими столетиями, и укоренилась так прочно, что вошла в плоть и кровь, превратилась для ирландца в инстинкт — сжиматься, словно пальцы в кулак, при появлении полиции. Иногда за ним ничего не стоит, но само по себе молчание — мощная сила, темная, лукавая, преступная. До сих пор за фасадом этой неразговорчивости и кости, зарытые посреди холмов, и целые арсеналы, припрятанные на всякий случай в свинарниках. Британцы эту тактику недооценили и потому вечно попадались на удочку: мол, что взять с местного люда — темнота. Британцы, но не мы с Сэмом: Мы с ним знали, насколько опасно их молчание.
Прежние интонации голос Сэма обрел не раньше вечера вторника.
— Я, кажется, понял, с чего начать, — произнес он бодро. — Если никто из них ничего не рассказал местным полицейским, то с какой стати они расскажут мне?
В общем, он отступился, хорошенько все взвесил, а затем взял такси до Ратовена и провел вечер в тамошнем пабе.
— Бирн говорил, что местное население не в восторге от тех, кто обитает в Гленскехи, вот я и решил, что там будут не прочь посплетничать о соседях…
Народ в Ратовене оказался совсем иного склада, нежели в Гленскехи: то, что Сэм полицейский, там раскусили в первую же минуту. («Идите сюда, молодой человек, вы приехали сюда из-за той девушки, которую нашли там у дороги?») В общем, остаток вечера он провел в окружении любезных фермеров. Те охотно покупали Сэму пиво, а взамен наивно пытались не мытьем, так катаньем выведать что-нибудь о ходе расследования.
Бирн был прав: жители Ратовена считали Гленскехи пристанищем ненормальных. Отчасти из-за разницы между городками — Ратовен все-таки чуть больше, там есть школа, отделение полиции и несколько магазинов, потому тамошние жители и называют Гленскехи безумным болотом. Это посильнее обычного соперничества. Они действительно считают, что народ в Гленскехи чокнутый. Один парень даже сказал, что ни за какие коврижки не сунет нос в «Риган».
Я сидела на дереве, закрутив микрофон в носок, и курила. С тех пор как я узнала про надпись на стене, скажу честно, мне стало страшновато одной ходить в темноте по местным тропинкам. Разговаривать по телефону у очередного подозрительного куста? Бесполезное дело, сосредоточиться не получалось. Я нашла себе укромный уголок высоко на столетнем буке, ствол которого вилкой расходился на две части. Моя попа идеально вписывалась в эту вилку, дорога просматривалась в оба конца, спуск к сторожке как на ладони, а если подобрать ноги, можно скрыться в листве.
— А про Уайтторн-Хаус они что-нибудь говорили?
Короткая пауза.
— Да, — ответил Сэм. — У дома не слишком хорошая репутация и в Ратовене, и в Гленскехи. Частично это как-то связано с Саймоном Марчем, которого все считали чокнутым. Двое парней из бара вспомнили, как он целился в них из ружья, когда они еще детишками как-то раз пробрались в его владения. Но все восходит к еще более далеким временам.
— Мертвый ребенок, — произнесла я. Слова вызвали ощущение чего-то скользкого и холодного. — Им что-нибудь об этом известно?
— Не много. Я не уверен, что они в курсе всех подробностей — ты сейчас поймешь, о чем я, — но если они правы хотя бы отчасти, то история некрасивая. Я имею в виду, она некрасиво характеризует обитателей Уайтторн-Хауса.
Сэм на минуту умолк.
— И что? — не выдержала я. — Эти люди мне не семья, Сэм. И если история не произошла, как я предполагаю, в прошедшие шесть месяцев, потому что в противном случае мы бы уже о ней слышали, то она не имеет ничего общего с теми, с кем я общаюсь. Так что вряд ли я стану переживать по поводу того, что прадед Дэниела натворил сто лет назад. Уж поверь мне.
— Прадед, именно, — сказал Сэм. — Версия Ратовена — лишь вариация на тему, но суть ее в том, что некогда молодой парень из барского дома вступил в связь с девушкой из Гленскехи, и она от него забеременела. Подумаешь, скажет кто-то, такое случается сплошь и рядом. Беда лишь в том, что барышня не собиралась в срочном порядке, прежде чем все заметят, что она беременна, уходить в женский монастырь или выходить замуж за местного бедняка.
