— Слушай, если хочешь, считай меня копом, только сейчас даже в полиции так не считают. Я не расследую это дело; мне даже близко к нему нельзя подходить. Я рискую вылететь с работы из-за того, что сюда приехал. На этой неделе я не коп, а нудный прилипала, который не уходит, потому что любил Рози Дейли.
Имельда прикусила губу.
— Я тоже ее любила, прям обожала!
— Поэтому я и тут. Не представляю, что с ней случилось, и не верю, что копы это выяснят. Мне нужна помощь, Мельда.
— Зачем ее убили? Гады этакие… Рози в жизни никому ничего не сделала, она только и хотела… — Имельда умолкла и нервно курила, ковыряя пальцами дыру в ветхой обшивке дивана. Мне не хотелось прерывать ее размышления. — А я-то думала, что она вырвалась…
Я вопросительно поднял бровь. Морщинистые щеки Имельды покрыл легкий румянец, как будто она смутилась, сказав глупость.
— Ну посмотри хоть на Мэнди… Вся в мать: выскочила замуж при первой возможности, бросила работу, посвятила себя семье, женушка, мамочка, хозяюшка, живет в том же доме и даже одевается, как родная матушка когда-то. Все наши приятели выросли такими же — копия родителей, — хотя в юности твердили, что будут другими. — Имельда раздавила сигарету в переполненной пепельнице. — На меня посмотри… До чего я дошла? Трое детей от трех папаш — Мэнди небось уже доложила? Изабель я родила в двадцать. И — прямиком на пособие. С тех пор у меня ни разу не было нормальной работы, замуж не вышла, ни с кем не встречалась дольше года — да и то все женатики. В юности я строила грандиозные планы, и все они рухнули. Я и пикнуть не успела, как превратилась в родную мать. Проснулась однажды утром — и нате вам.
Я вытащил две сигареты из своей пачки, прикурил одну для Имельды.
— Спасибо. — Она повернула голову, выпустила дым в сторону. — Только Рози в собственную мамочку не превратилась. Знаешь, когда жизнь прижимала, я всегда думала, что Рози где-то в Лондоне, в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, занимается сногсшибательным делом, которое мне и не снилось. Единственная, кто вырвался.
— Я не превратился в свою мамочку. Или, точнее, в папочку, — заметил я.
Имельда бросила на меня недоверчивый взгляд — службу в полиции благом не назовешь.
— Шанья беременна, а кто отец — не знает, — вздохнула она. — А ей всего семнадцать.
Даже Снайпер не смог бы перевернуть такое в позитив.
— Ну, ей-то мама поможет, — заметил я.
— Ага… — Плечи Имельды бессильно поникли, словно она ожидала услышать от меня совет, как все исправить. — Хоть что-то.
Кто-то из соседей врубил Фифти Сента, из-за стены тут же заорали, мол, сделайте потише. Имельда словно ничего не заметила.
— Слушай, у меня еще один вопросик имеется… — начал я.
Что-то в моем голосе насторожило Имельду, и бессмысленный взгляд вернулся на место.
— Ты никому не говорила, что мы с Рози уезжаем?
— He-а. Я не стукачка какая-нибудь. — Она оскорбленно выпрямилась, готовая к бою.
— Я и не думал. Знаешь, есть куча способов вытянуть из человека информацию. Тебе было… сколько — восемнадцать, девятнадцать? Девчушку легко подпоить или еще как язык развязать, хоть на намек.
— Я не тупая.
— Я тоже. Понимаешь, в ту ночь кто-то поджидал Рози в номере шестнадцатом. Ее там встретили, убили и спрятали тело. Всего три человека в мире знали, что Рози придет туда за чемоданчиком: я, Рози и ты. От меня никто этого не узнал. Сама говоришь, Рози держала рот на замке; ты была ее лучшей подругой, но она даже тебе призналась в самый последний момент. Никогда не поверю, что она разболтала об этом кому-то еще, просто для прикола. Хрень. Остаешься ты.
Имельда вскочила с кресла и выбила кружку у меня из руки.
— Наглая скотина, обзывать меня треплом в моем же доме! Тебя и на порог нельзя было пускать. И наболтал тут — встретиться со старой подружкой! Подружкой, твою мать, ты хотел выведать, что я знаю… — Она метнулась в кухню и швырнула кружки в раковину.
Такой силы залп из всех орудий может вызывать только чувство вины.
— Это ты тут наболтала про любовь к Рози, — не отставал я, решив додавить Имельду. — Про то, как хотела, чтобы она вырвалась… как же, хрень все это!
— Ты понятия не имеешь, о чем ты говоришь. Тебе легко: приперся после стольких лет, весь из себя крутой, и смотаешься, как только пожелаешь, — а мне здесь жить. Моим детям здесь жить.
— По-твоему, я собрался канать отсюда? Я тут, Имельда, нравится мне или нет. И никуда не собираюсь.
— А вот собираешься! Вали из моего дома. Забирай свои расспросы и засунь себе в задницу. Пошел вон!
— Скажи, кому ты говорила, и я уйду.
Я прижал Имельду к подоконнику; ее взгляд, полный безумного страха, заметался по кухне в поисках путей к отступлению.
— Имельда, я тебя не ударю, — осторожно начал я. — Я просто спрашиваю.
— Пошел вон, — повторила она, вцепившись во что-то у себя за спиной.
Я запоздало сообразил, что ее страх был не рефлекторным, не остался на память от урода, который поколачивал ее, — нет, боялась она именно меня.
— Ты что себе думаешь? — спросил я. — Что, по-твоему, я с тобой сделаю?
— Меня насчет тебя предупредили, — еле слышно ответила она.
Не помня себя, я шагнул вперед — и увидел занесенный над головой хлебный нож, перекошенный рот, из которого вот-вот вырвется крик… Я ушел. Имельда, собравшись с силами, перегнулась через перила и заорала мне вслед, к радости соседей:
— И не смей возвращаться, черт бы тебя побрал!
Дверь ее квартиры захлопнулась.
15
Я углубился в Либертис, подальше от толчеи; центр города запрудили рождественско-шопинговые лемминги, распихивающие друг друга в бешеном стремлении оплатить кредиткой все, что попадется, и чем дороже, тем лучше; рано или поздно кто-нибудь подвернулся бы мне, как повод для драки. Один добрый человек по прозвищу Дэнни Спичечник неоднократно предлагал мне свою помощь в организации поджога. Я вспомнил Фейтфул-плейс, алчный взгляд миссис Каллен, неопределенное выражение лица Деса Нолана, ужас в глазах Имельды и подумал, что стоит позвонить Дэнни.
Я шагал, пока желание пришибить любого, кто подойдет поближе, не поугасло. Улочки и переулки выглядели как гости на поминках Кевина, — пиратские копии знакомых предметов, дурацкая шутка: новенькие «БМВ», сгрудившиеся перед бывшими многоквартирными домами, мамочки подросткового возраста, орущие на крох в дизайнерских колясках, пыльные лавочки на углу, превратившиеся в сверкающие фирменные магазины. У собора Святого Патрика я наконец сбавил шаг и присел на скамейку в парке, спокойно разглядывая то, что простояло на одном месте восемь столетий, и слушая, как накручивают себя водители, по мере того как близится час пик и растут пробки.
