Что-то в моем лице напугало Стивена; наверное, я уставился страшным взглядом.
— Что случилось? — спросил он.
— Ничего, — ответил я, набрасывая куртку.
…И уверенный голос Мэтта Дейли: «Люди не меняются…»
— Отлично работаешь, детектив. Серьезно. Свяжись со мной, как только придут телефонные распечатки.
— Ладно, свяжусь. Но вы точно…
Я достал двадцатку и протянул через стол Стивену.
— Вроде как гонорар. Дай знать, как только эксперты найдут неизвестных с отпечатками на чемоданчике или если детектив Кеннеди сообщит, когда собирается закрыть расследование. И помни, детектив: все исключительно между нами.
Я ушел.
Стивен держал в руках двадцатку и смотрел мне вслед разинув рот.
16
Следующие несколько часов я снова шагал — вдоль по Смитс-роуд, мимо поворота на Фейтфул-плейс — так, вероятно, шел Кевин, когда проводил Джеки до машины в субботу вечером. Почти всю дорогу я видел задние окна верхнего этажа номера шестнадцатого, откуда Кевин совершил свой прыжок, иногда через стену виднелись даже окна первого этажа; я миновал дом и верхний конец Фейтфул-плейс, обернулся и увидел фасад целиком. Горели уличные фонари, так что мое приближение стало заметно любому, притаившемуся внутри, зато для меня окна заливал мутный оранжевый свет — не разберешь, что происходит в доме. Если бы кто-нибудь окликнул меня, ему пришлось бы орать так, что слышала бы вся улица. Кевин пошел в номер шестнадцатый не потому, что заметил что-то блестящее, а потому, что кто-то назначил моему братишке встречу.
На Портобелло я сел на скамейку у набережной канала и долго изучал отчет о вскрытии. Юный Стивен обладал талантом к составлению кратких справок: никаких сюрпризов, если не считать пары фоток, к которым, правду сказать, следовало быть готовым. Здоровье у Кевина было отменное; согласно Куперу, Кевин мог бы жить вечно, если б только держался подальше от высоких зданий. В графе «Род смерти» значилось: «Не определен». Сомневаться не приходилось: если даже Купер проявляет тактичность, значит — я по уши в дерьме.
Я двинулся обратно в Либертис и пару раз прошелся по Коппер-лейн, внимательно глядя под ноги. Примерно в половине девятого, когда все занялись ужином, или теликом, или укладывали детей спать, я перелез через стену и через задний двор Дуайеров попал во двор к Дейли.
Мне нужно было узнать — и узнать немедленно, — что произошло между моим отцом и Мэттом Дейли. Меня не прельщала мысль стучаться во все соседские двери подряд, а кроме того, если есть выбор, я обращаюсь к первоисточнику. Нора Дейли всегда питала ко мне слабость. Джеки говорила, что Нора теперь живет то ли в Бланчардстауне, то ли в каком-то другом пригороде, но нормальные семьи — не такие, как моя, — собираются вместе, если случится беда. После субботы Нора наверняка оставила мужа и ребенка присматривать друг за другом и на несколько дней застряла в родном гнездышке, у мамы и папы Дейли.
Я спрыгнул со стены во двор, гравий хрустнул под подошвами, и я замер, но никто не выглянул из дома. Постепенно глаза привыкли к темноте. В этом дворе я не бывал никогда — слишком боялся, что поймают. Дворик выглядел так, как и следовало ожидать от Мэтта Дейли: садовые прибамбасы, аккуратно постриженные кусты, на клумбах — колышки с табличками, сортир превратился в крепкий садовый сарай. В уютном тенистом уголке нашлась удобная чугунная скамейка; я протер ее посуше и уселся ждать.
В окошке первого этажа — на кухне — горел свет, на стенах виднелись аккуратные сосновые шкафчики. Примерно через полчаса вошла Нора, усталая и бледная, в мешковатом черном свитере, с волосами, собранными в небрежный пучок. Она налила стакан воды из-под крана и прислонилась к раковине. Без выражения глядя в окно, Нора помассировала шею, неожиданно крикнула что-то через плечо, быстро ополоснув стакан, поставила его на сушилку, схватила что-то из буфета и ушла.
Я продолжал сидеть как прикованный, ожидая, когда Нора Дейли решит, что пора спать. Закурить я не решался: вдруг огонек заметят. С Мэтта Дейли станется выйти на охоту на мародеров с бейсбольной битой, и все на благо общественности. Впервые за долгое время — казалось, месяцы прошли — я сидел спокойно.
Улица затихала, готовясь к ночи. Телевизор бросал дрожащие отблески на стену Дуайеров; откуда-то сочилась музыка — сладкий и страстный женский голос нес свою боль над садами. В окне номера седьмого мелькали разноцветные рождественские огоньки и пухлые Санта-Клаусы; один из нынешнего выводка подростков Салли Хирн проорал «Ненавижу!» и грохнул дверью. На верхнем этаже номера пятого яппи укладывали ребенка: гордый отец принес его из ванной в спальню, подкидывал к потолку свое сокровище в белом халатике и фыркал младенцу в животик; счастливая мать смеялась и, нагнувшись, встряхивала одеяльца. Через дорогу мои родители, вероятно, немигающе уставились в телик, и каждый по отдельности погрузился в глубокую думу: как досидеть до сна, чтобы при этом не пришлось разговаривать.
В тот вечер мир пропитался смертью. Обычно я получаю удовольствие от опасности, она идеально помогает сосредоточиться, но теперь было иначе. Земля подо мной пульсировала и сокращалась, как громадная мышца, сбрасывая нас, снова ясно показывая, кто командир, а кого в этой игре уже накрыло с головкой. Коварная дрожь в воздухе напоминала: все, во что ты веришь, доступно любому желающему, любое железное правило может измениться в мгновение ока и банкующий всегда в выигрыше. Я бы и бровью не повел, если б номер седьмой вдруг обрушился на головы Хирнов и на их Санта-Клаусов или номер пятый пропал в один миг в огненном смерче и облаке разноцветной пыли. Я подумал о Холли, которая в своей башне из слоновой кости пытается разобраться, как может существовать мир без дяди Кевина; подумал о маленьком добром Стивене в новехоньком пальто, который пытается не верить тому, что я вдалбливаю ему про его работу; подумал о своей матери, которая пошла к алтарю с отцом, носила его детей и верила, что это хорошо. Я подумал о себе и Мэнди, об Имельде и Дейли — каждый тихо сидел этой ночью в своем уголке, пытаясь разобраться, как их изменили двадцать два года без Рози.
Весной нам исполнилось по восемнадцать, и однажды субботним вечером мы сидели в «Галлигане». Там Рози и заговорила впервые про Англию. У каждого из моего поколения найдется история про «Галлиган», а у кого нет своей — заимствуют у других. Любой солидный дублинец среднего возраста с восторгом расскажет, как он сдернул оттуда, когда в три утра началась облава; или как угощал выпивкой «Ю Ту», еще когда они не были знаменитыми; или встретил будущую жену; или потерял зуб в толкотне у сцены; или так нажрался, что заснул в сортире и никто не нашел его до выходных.
Это жутковатое местечко без окон и с выкрашенными в черный цвет стенами — смесь крысиной дыры и ловушки в случае пожара — украшали трафареты с изображением Боба Марли, Че Гевары и прочих тогдашних кумиров. В баре, который работал допоздна, не было лицензии на пиво, так что приходилось выбирать из двух сортов липкого немецкого вина, причем от любого ты чувствовал себя изнеженным и незаслуженно ограбленным придурком; была там и живая музыка — своего рода лотерея: никогда не знаешь, что услышишь. Нынешние детишки к такому месту на пушечный выстрел не подойдут, а нам нравилось.
