Джеки протянула пачку.
— Лучше не начинай. Отвратительная привычка.
— Я только по особым случаям.
Я щелкнул зажигалкой, Кевин наклонился ко мне, и тень его ресниц легла на щеку, делая его похожим на спящего ребенка, румяного и невинного. В детстве младший брат меня боготворил, повсюду за мной таскался, а я однажды расквасил нос Живчику Хирну за то, что он отнял у Кевина мармеладки. Теперь Кевин пах лосьоном после бритья.
Я кивнул на окошко седьмого дома:
— А у Салли сколько ж всего детей?
Джеки протянула руку через плечо, забрала у Кевина свою пачку.
— Четырнадцать… Как представлю, так выть хочется.
Я хмыкнул, поймал взгляд Кевина и улыбнулся.
Кармела, помолчав, сообщила:
— А у меня четверо. Даррен, Луиза, Донна и Эшли.
— Да, Джеки говорила. Ты молодец. На кого похожи?
— Луиза — на меня, помоги ей Господь. Даррен — в папу.
— Донна — вылитая Джеки, — встрял Кевин. — Зубы торчком и все остальное.
Джеки пихнула его:
— А ну, заткнись!
— Они, наверное, уже выросли, — сказал я.
— Да еще как. Даррен в этом году получает аттестат. Пойдет в университет — на инженера учиться.
Никто не спрашивал о Холли. Возможно, я недооценил Джеки; возможно, она действительно умела держать рот на замке.
— Вот, посмотри. — Кармела порылась в сумочке, нашла мобильник, пощелкала кнопками и протянула мне.
Я пролистал фотки: четыре заурядных конопатых ребенка; Тревор — такой же, как прежде, только волос поубавилось; домик застройки семидесятых, не помню в каком унылом пригороде… Похоже, все мечты Кармелы сбылись. Молодец, этим не многие могут похвастаться, хотя я от такой жизни глотку бы себе перерезал.
— Замечательные детишки, — похвалил я, возвращая телефон. — Поздравляю, Мелли.
Надо мной послышался легкий вздох.
— «Мелли»… Господи, сто лет этого не слышала.
Неяркий свет словно вернул нас в прежние времена, убрал морщинки и седые пряди, разгладил тяжелую челюсть Кевина и стер макияж с лица Джеки; и мы, пятеро, снова свежие, остроглазые и неугомонные, в темноте плетем мечты — каждый свои. Если бы Салли Хирн взглянула в окно, она бы увидела нас прежних: дети Мэки на крыльце. На какое-то безумное мгновение я даже порадовался, что оказался дома.
— Ох, — сказала Кармела, елозя; она никогда не умела наслаждаться тишиной. — Всю задницу отсидела. Ты уверен, Фрэнсис, что так и случилось, как ты сказал в доме? Что Рози собиралась вернуться за чемоданчиком?
Шай с пыхтением, которое могло сойти и за смех, выпустил дым сквозь зубы.
— Полнейшая хрень. Фрэнк знает это не хуже меня.
— За языком следи! — Кармела шлепнула Шая по коленке. — Что ты имеешь в виду? Почему полная хрень?
Шай пожал плечами.
— Ничего я не знаю, — сказал я. — Вполне вероятно, что Рози в Англии и счастлива.
— Без билетов и документов? — спросил Шай.
— Деньжата у нее были, билет она могла и новый купить, а документов в Англии в то время не спрашивали.
Мы и впрямь свидетельства о рождении решили захватить только на случай, если придется писать заявление на пособие, пока не найдем работу. Ну и пожениться хотели…
— Но все-таки, — тихо спросила Джеки, — правильно я сделала, что позвонила? Или нужно было просто…
В воздухе повисло напряжение.
— …оставить все как есть, — закончил Шай.
— Нет, — ответил я. — Ты поступила совершенно правильно, сестренка. У тебя первоклассное чутье.
Джеки вытянула ноги и рассматривала высокие каблуки. Я видел только ее затылок.
— Ага, — ответила она.
Мы еще посидели и покурили. Запах солода и горелого хмеля пропал; на «Гиннессе» в девяностые поставили что-то экологическое, так что в Либертис теперь пахло выхлопными газами и соляркой — безусловно, прогресс. Мотыльки кружились вокруг фонаря в конце улицы. Наши качели — канат, прицепленный к верхушке столба — исчезли.
Мне хотелось узнать еще кое-что.
— Па выглядит неплохо, — сказал я.
Молчание. Кевин пожал плечами.
— Спина не ахти, — произнесла Кармела. — Джеки…
— Да, я слышал, что со спиной проблемы, но выглядит он молодцом.
Кармела вздохнула:
— Когда как… Сегодня получше, так он и орел орлом; а вот если…
Шай затянулся, держа сигарету большим и указательным пальцами, на манер гангстеров в старых фильмах.
— Когда похуже, приходится его в сортир на руках таскать, — заметил он.
— Врачи хоть знают, в чем проблема? — спросил я.
— He-а. Может, из-за работы, может… Ничего не могут сказать. В любом случае ему все хуже.
— А пить он бросил?
— Тебе-то что за дело? — раздраженно спросил Шай.
— Па бросил пить? — повторил я.
Кармела шевельнулась.
— Да нормально все.
Шай отрывисто рассмеялся — словно гавкнул.
— С ма он нормально обращается?
— Не твое собачье дело! — отрезал Шай.
Остальные трое замерли, ожидая, бросимся ли мы друг на друга. Мне было двенадцать, когда Шай раскроил мне голову на этих самых ступеньках; до сих пор шрам остался. Впрочем, очень скоро я его перерос. У него тоже есть шрамы.
Я не спеша повернулся к Шаю:
— Я ведь вежливо спросил.
— Что-то двадцать лет ты не спрашивал.
— Спрашивал, — тихо сказала Джеки. — Много раз.
— И что? Ты сама здесь больше не живешь, знаешь ничуть не больше его.
— Вот поэтому я и спрашиваю, — сказал я. — Па нормально обращается с ма?
Мы с Шаем уставились друг на друга в сгустившихся сумерках. Я приготовился быстро отшвырнуть сигарету.
— А если я скажу «нет», — хмыкнул Шай, — ты бросишь свою холостяцкую берлогу и переедешь сюда — присматривать за ма?
— В квартиру под тобой? Ах, Шай. Ты так по мне скучаешь?
Над нашими головами с треском поднялось окно.
— Фрэнсис, Кевин! Вы идете, в конце концов? — крикнула ма.
— Сейчас! — проорали мы хором.
Джеки фыркнула:
— Ах, нас послушать…
Ма захлопнула окно. Через секунду Шай откинулся на ступеньку, плюнул через перила и перестал буравить меня взглядом. Все расслабились.
— Мне все-таки пора, — сказала Кармела. — Эшли любит, чтобы мамочка ее спать укладывала, Тревору она нарочно все нервы измотает.
