— Кто тебе про него рассказал? — Эразмусу тоже не терпелось узнать что-нибудь новенькое.
— Ко мне тут приходил его старый друг. Так почему они за ним гоняются?
— Они не говорят. Самого главного эти придурки, как всегда, не скажут.
— Спасибо, Расси. Мне пора.
— Если узнаю что-нибудь еще, позвоню.
Она положила телефон в сумку и пешком отправилась в отделение банка «Абса» на Херенграхт. К окошку справочной ей пришлось постоять в очереди. В голове крутилось то, что она только что узнала. Телефон зазвонил снова.
— Аллисон слушает.
— Привет, Аллисон, меня зовут Джон Модизе. Я веду ток-шоу на радиостанции SAFM.
— Привет, Джон.
— Это ты написала статью о чернокожем байкере?
— Да.
— Не хочешь выступить у меня в шоу сегодня утром? Я возьму у тебя интервью по телефону.
Аллисон задумалась.
— Я не могу.
— Почему?
— Джон, не хочу компрометировать себя. Ты из конкурирующей организации.
— Понимаю, но следующий номер твоей газеты выйдет только завтра утром. За это время много чего может случиться…
— Нет, не могу.
— Ты в курсе, что твой байкер состоял в «Умконто ве сизве»?
— Да, — ответила Аллисон, и у нее екнуло сердце. Она теряет ведущую роль! — Откуда твои узнали?
— Мой продюсер связался с полицией Бофорт-Уэста. Он выскользнул у них из пальцев всего час назад.
Как же быстро все всё узнают!
— Знаю.
— Видишь ли, эти сведения не являются тайными. Они доступны для всех. Поэтому, если ты выступишь в шоу, никакого вреда не будет.
— Спасибо, но все же не стоит.
— Ладно, но если до одиннадцати передумаешь, звони.
— Хорошо.
Как раз подошла ее очередь.
— Здрасте, — сказала она. — Я ищу миссис Мириам Нзулулвази. Она здесь работает.
18
— Я покончил со всем этим. Я покончил с драками, с насилием, ненавистью. Особенно с ненавистью, — сказал он.
Дело было в госпитале в Милнертоне, он стоял рядом с койкой своего белого друга, бывшего полицейского Затопека ван Гердена. Их обоих накачали лекарствами, они были забинтованы с головы до ног, все у них болело. По странному стечению обстоятельств ранения у них были одинаковые. В то время он еще работал на Орландо Арендсе. Он тогда ощутил некое внутреннее сияние, как будто узрел новую жизнь, ощутил то, что психоаналитики называют периодом просветления. Ван Герден смотрел на него без всякого выражения, только в глазах сквозил намек на сострадание.
— Не веришь, что я смогу измениться?
— Крошка, поверить трудно.
Крошка. Так его тогда звали. Начав новую жизнь, он отказался и от прежней клички, как змея, которая сбрасывает кожу. Кличка служила лишь напоминанием о зловещем прошлом. Преобразившись, он снова стал Тобелой. Так его окрестили.
— Если ты можешь это вообразить, ты можешь это и сделать.
— Откуда ты набрался такой чуши?
— Где-то прочитал. Только это не чушь, а правда.
— Знаю, знаю. Что-то в таком роде проповедуют Норман Винсент Пил, Стивен Кови или еще какой-нибудь лжепророк. Все они великие белые колдуны.
— Не знаю таких.
— Крошка, мы все заранее запрограммированы. Подключены к программе. Мы такие, какие есть, плоть от плоти…
— Мы взрослеем и мудреем. И мир вокруг нас тоже меняется.
Ван Герден, как всегда, не считал нужным скрывать свои взгляды:
— Не верю, что человек способен изменить свою сущность. Лучшее, что мы можем сделать, — признать, что в нас есть и добро, и зло. И смириться с таким положением вещей. Потому что в нас есть и то и другое. Нужно хотя бы стремиться достичь некоего равновесия. Мы живем в мире, где добро прославляют, а зло трактуют неверно. Можно изменить лишь точку зрения. Но не свою природу.
— Нет, — сказал Тобела.
В общем, тогда оба они остались при своем мнении.
Когда его выписали, а белый остался в госпитале, он попрощался, полный воодушевления изменить себя, зажить новой жизнью, стать новым Тобелой Мпайипели. Затопек пожал ему руку и сказал:
— Если у кого-то и может получиться, так точно у тебя. — В его голосе слышалась тревога, как если бы он принимал близко к сердцу его судьбу, был заинтересован в исходе дела.
А сейчас Тобела лежал на пыльном, пахнущем плесенью кокосовом матрасе в самом сердце пустыни Кару и никак не мог заснуть, потому что перед глазами вновь и вновь прокручивалась сцена схватки с двумя молодыми бойцами. Он пытался понять, когда именно он поступился принципами, когда человек, которым он хотел стать, сдался и отошел в сторону. Упоение битвы ударило ему в голову. Руки снова были готовы убивать, а мозг сосредоточился на тактике ведения боя… Его охватило отчаяние. Пришлось уговаривать себя: «Не надо, не надо, не надо!» А потом наступила реакция. Глубокое разочарование в себе. Если бы только Пакамиле и Мириам видели его в тот миг… Они были бы потрясены!
— Видишь, что вы заставили меня сделать! — Слова вырвались из него, прежде чем он успел их обдумать. Теперь он понимал, что пытался переложить свою вину на других; ему нужно было найти козла отпущения, который ответил бы за его собственные грехи.
Что тут можно поделать?
Если ван Герден прав, что тут можно поделать?
Однажды они с Мириам и Пакамиле поехали к ван Гердену в гости. Он жил в маленьком домике за Столовой горой, в маленьком белом домике — его мать жила в большом белом доме. Был субботний вечер, ван Герден встретил их на машине, и они с Тобелой сразу же начали разговор — им было что сказать друг другу, потому что они не раз вместе смотрели смерти в лицо. Мириам все больше молчала, ей было не по себе; Пакамиле таращил глаза: ему было интересно. Когда они приехали, мать ван Гердена тут же увела мальчика.
— У меня есть пони — как раз для тебя, — сказала она.
Через несколько часов, когда они вернулись, глаза Пакамиле светились радостью и возбуждением.
— Тобела, давай разводить на нашей ферме лошадей? Ну, пожалуйста!
Кроме них, в гостях была одна женщина-адвокат; ее звали Бенеке. Они с Мириам беседовали по-английски, но так и не подружились. Между образованной адвокатессой и буфетчицей пролегли, как непреодолимая пропасть, триста лет африканской истории. Обеим было неловко.
Они с ван Герденом разожгли во дворе костер — собрались жарить мясо. Тобела стоял у костра и рассказывал о своей новой работе, о клиентах, которые покупают мотоциклы, и оба смеялись, глядя, как горят поленья, потому что у Тобелы был дар к подражанию. Позже, когда угли прогорели и ван Герден ловко переворачивал на решетке сосиски и отбивные, Тобела сказал другу:
