— Ван Герден, я стал другим человеком.
— Рад за тебя.
Он тогда рассмеялся:
— Ты мне не веришь!
— Не я должен тебе верить, а ты сам.
С тех пор они не встречались семьями. Тобела и ван Герден раз в месяц вместе обедали и болтали. О жизни. О людях. О расах и цветах кожи, о политике и пристрастиях, о психологии, которой ван Герден начал серьезно заниматься, чтобы изгнать собственных бесов.
Тобела вздохнул, перевернулся на спину. Плечо ныло еще сильнее. Надо поспать, тогда в голове прояснится.
Можно уйти от обстоятельств, которые пробуждают худшее в тебе, можно изолировать себя от них.
Разговаривая по рации с капитаном Тигром Мазибуко, он уловил ненависть. Чистую, ясную, беспримесную ненависть. Тобела сразу узнал это чувство. Почти сорок лет оно было его всегдашним спутником.
«Не я должен тебе верить, а ты сам».
Почти сорок минут Аллисон убеждала Мириам, что она на стороне Тобелы. Мириам стояла, плотно стиснув губы и скупо роняя слова; на вопросы она предпочитала не отвечать — часто просто пожимала плечами, — но наконец сдалась:
— Он помогает другу, вот и все. А они… они… выставляют его таким…
— Помогает другу?
— Джонни Клейнтьесу.
— Так зовут его друга? — Аллисон не стала записывать, боясь спугнуть собеседницу. Однако она постаралась запомнить имя, время от времени повторяя его про себя.
Мириам кивнула:
— Они вместе боролись против режима апартеида.
— Как именно он ему помогает?
— Вчера вечером к нам приехала дочь Клейнтьеса и попросила Тобелу что-то отвезти ее отцу в Лусаку.
— Что именно он должен отвезти?
— Не знаю.
— Какой-то документ?
— Нет.
— На что это похоже?
— Я ничего не видела.
— Почему она не отвезла то, что нужно ее отцу, сама?
— Клейнтьес в беде.
— Что за беда?
— Не знаю.
Аллисон глубоко вздохнула:
— Миссис Нзулулвази, я хочу убедиться в том, что все понимаю правильно. Дело в том, что, если я ошибусь и напишу что-то, не соответствующее истине, тогда и у меня, и у моей газеты будут неприятности и мы не сможем помочь Тобеле. Вчера вечером, говорите вы, к вам приехала дочь Клейнтьеса и попросила его отвезти что-то ее отцу в Лусаку?
— Да.
— Потому что ее отец в беде?
— Да.
— И Тобела согласился, потому что они с ее отцом старые товарищи?
— Да.
— И вот он взял мотоцикл…
Мириам не выдержала напряжения и смущения. Голос ее надломился:
— Нет, он собирался лететь на самолете, но ему помешали.
Аллисон впервые столкнулась с такой упрямой собеседницей, которая к тому же очень волновалась. Она положила Мириам руку на плечо. Сначала Мириам дернулась, словно от унижения, но вскоре прильнула к Аллисон, обвила ее руками и разрыдалась.
Два часа Янина Менц проспала на диване у себя в кабинете. Она спала крепко, без сновидений, пока не затрезвонил будильник на ее сотовом телефоне. Ноги как будто сами спустились на пол. Она вскочила. Сон немного отогнал усталость и стресс, но его было недостаточно. Она приняла душ в душевой на одиннадцатом этаже, наслаждаясь покалывающими струйками воды, запахами мыла и шампуня. Голова заработала. Янина обдумывала дальнейшие шаги. День разворачивался перед ней, как карта.
Она надела черные брюки и белую блузку, черные туфли, вытерла пар с зеркала, причесалась, быстро и умело подкрасила губы, сходила к себе в кабинет за досье и направилась к директорскому кабинету.
Постучала.
— Входите, Янина! — пригласил ее босс, как если бы давно ее ждал.
Она вошла. Он стоял у окна, выходящего на Уэйл-стрит. Напротив размещались правительственные здания, а сзади нависала Столовая гора. Утро выдалось солнечным и ясным; флаги на другой стороне улицы лениво вальсировали на ветру.
— Сэр, мне надо кое в чем признаться.
Директор не обернулся.
— Не надо, Янина. Все из-за грозы.
— Нет, сэр, я не о том.
Когда он вот так стоял на фоне неба, его горб становился более заметным. Похожим на ношу, которую он нес. Директор стоял так неподвижно, как если бы устал двигаться.
— Министр звонила уже два раза. Она хочет знать, не выльется ли это происшествие в какие-то затруднения.
— Простите меня, сэр.
— Не извиняйтесь, Янина. Я вот извиняться не стал. Мы делаем свое дело. А министр пусть занимается своим. Ей платят за то, чтобы она разрешала затруднения.
Янина положила папки на стол:
— Сэр, Джонни Клейнтьес участвует в операции по моей просьбе.
Директор не шевельнулся. Воцарилось неловкое молчание.
— Семнадцатого марта этого года полиция арестовала одного мусульманского экстремиста, некоего Измаила Мохаммеда, по обвинению в незаконном хранении оружия. Предположительно он является членом ПАГАД, «Квиблы» и(или) МПНЛ. Он несколько раз просил связать его с представителем спецслужб. Я послала Уильямса.
Директор медленно развернулся. Интересно, подумала Янина, спал ли он ночью. Похоже, он сегодня в той же рубашке, что и вчера. Но на лице не отражалось никаких признаков усталости.
Он подошел к столу, не глядя ей в глаза.
— Вот полная расшифровка их беседы. О ней известно только Уильямсу, стенографистке и мне.
— Я уверен, у вас были причины для того, чтобы не показывать мне эту расшифровку.
Янина впервые заметила, как он измучен; об этом говорили его интонации, жесты и выражение глаз.
— Сэр, я приняла решение. Думаю, в конце концов вы согласитесь с тем, что мое решение было разумным.
— Рассказывайте.
— Мохаммед сказал, что располагает сведениями об Инкукулеко.
Настал миг, которого она так долго ждала. Директор молчал; он ничем не выдавал своего удивления.
— Вы ведь знаете, уже много лет ходят всякие слухи…
Директор вздохнул, словно отпуская внутреннее напряжение, откинулся на спинку кресла.
— Да сядьте вы, Янина!
— Спасибо, сэр.
Она придвинула кресло ближе к столу и набрала в легкие воздух, готовясь продолжать, но он поднял маленькую руку — розовая ладонь, ногти ухоженные.
— Вы утаивали сведения от меня, потому что я под подозрением. — Это был не вопрос, а утверждение.
