Девушка, вероятно, уловила что-то в его голосе,
потому что, взглянув на него уже с меньшей настороженностью, сказала:
– Мосфильмовская улица.
– На Мосфильмовскую, – повторил Эдя
водителю, пытаясь сообразить, в состоянии ли девушка расплатиться за такси. Тех
денег, что были у него у самого, едва хватило бы на идиллическую поездку в
метро.
Водитель – а это был типичнейший бомбила
восточных кровей – страстный как Мамай и знавший Москву как поляки, сгинувшие
под руководством Ивана Сусанина – кивнул, и убитая «шестерка» начала двигаться
в приблизительно верном направлении.
Девушка молчала. Эдя украдкой разглядел ее и
понял, что, составляя первое впечатление о ней, допустил две неточности. Первая
заключалась в том, что девушка, показавшаяся ему вначале серой мышкой, была на
самом деле красива, причем именно той красотой, которая позволяет говорить
сразу о красоте, перешагивая разгонные стадии «бывает и хуже», «ноги ничего,
прямые» и «хорошенькая». У нее было то продолговатое, совсем не хищное, но
четко очерченное лицо, какое нередко изображают на византийских иконах – лицо с
тонким носом и темными, не сомкнутыми на переносице бровями. Вторая неточность
состояла в определении ее возраста. Теперь в такси Эде ясно видно было, что
перед ним не вчерашний подросток, а девушка лет двадцати двух.
– Почему вы не дали мне прыгнуть? Разве вам
было не все равно? – спросила девушка, заметив, что Эдя на нее смотрит.
Пока что она пряталась за «вы» и не подпускала Хаврона на расстояние «ты».
– А шут его знает. Думал, все равно.
Оказалось, не все равно, – сам себе удивился Эдя.
Некоторое время он порылся в своих несложных
чувствах и спросил:
– Вас как зовут?
Девушка почему-то смутилась.
– Анна... Аня, – ответила она, помедлив.
Хаврон усмехнулся. Многие девушки почему-то
именно так сообщают свои имена, будто это главная тайна, которую им доверила
родина.
Эдя заверил ее, что догадывается, что Анна –
это Аня, а не Неонила. Тут Эдя слегка сбился, недовольный качеством шутки.
Сплошь и рядом так бывает. Начал шутить и понял, что запорол. И рад бы
замолчать, да отступать поздно. Тут остается только добавить уверенности в
голосе и ехать на танке дальше.
– А вас как зовут? – спросила Аня.
Эдя хмыкнул.
– Ну мы прямо как в детском садике. «А сколько
тебе годиков? А где твоя мама?»
– Почему бы и нет? Детство – самое светлое
время в жизни человека, – убежденно сказала Аня.
– Угум. Светлое. С точки зрения пенсионера.
Сами дети так никогда не считают... Хм, Эдуард меня зовут, – сказал
Хаврон. Он ненавидел свое полное имя. Впрочем, как и свою не слишком звучную
фамилию.
Мелькали дома с редкими освещенными
четырехугольниками окон. Эдя смотрел в окно справа. Аня – в окно слева. Бомбила
терзал ручку автомагнитолы, и она захлебывалась в случайных звуках.
Девушка еще продолжала по инерции всхлипывать,
но уже намного реже – успокоилась. Когда она вновь повернулась к Эде, ее глаза
уже смотрели по-другому – наивнее и мягче. Хаврон подумал, что в жизни она не
такая резкая, как ему показалось вначале.
– Ну вот вы... вот ты и успокоилась! Все вновь
стало апельсиново! – сказал он оптимистично.
– Апельсиново?
– Ну да. Несчастного человека сразу видно. Он
точно раненая антилопа бредет по саванне и умоляет, чтобы его поскорее добили.
– И что надо? Добить? – резко спросила
девушка.
– Да нет. Скорее помочь... Правда, тут есть
одна проблема... – осторожно сказал Эдя.
– Какая? – голос девушки звучал уже не
так категорично.
– Существует риск, что антилопа войдет во вкус
и будет прикидываться раненой даже в здоровом состоянии, отравляя жизнь себе и
другим. Вот таких антилоп лучше, пожалуй, добить, – сказал Эдя задумчиво.
В теории он был гораздо циничнее, чем на
практике. Такое бывает сплошь и рядом. На словах готовы идти по трупам, а сами
жалостливо освобождаем мух, заточенных между рамами.
Разговор возобновился. Эдя уже не пытался
юморить из всех положений, как кот, всегда падающий на лапы, и на время стал
вполне вменяемым человеком. Водитель, отгороженный от них стеной музыки, не
мешал. По всем признакам, он был человек самодостаточный. Изредка он хлопал
ладонью по рулю и что-то произносил, обращаясь явно сам к себе.
В сумке у девушки пискнул мобильник, сообщая,
что пришло сообщение. Аня рассеянно потянулась за телефоном, просмотрела
сообщение и, не отвечая, удалила. Умный Эдя заключил, что отправитель сообщения
удален из сердца еще раньше.
– Так почему, если не секрет, ты решила
прыгнуть с моста? – спросил он.
Аня нахохлилась, как больной голубь, сидящий
зимой у теплой отдушины в подвал.
– Мне было физически плохо, – сказала
она.
– Логика прослеживается. И ты решила, что,
если искупаешься, тебе будет физически хорошо? – уточнил Эдя.
– Нет. Я подумала, что если умру, то голоса
оставят меня в покое, – ответила девушка.
Произнесено это было совсем просто, как
обычное озвучивание факта.
– А-а-а! Голоса! Ну тогда... да...
понимаю... – озадаченно протянул Эдя.
Он с детства побаивался людей, которые слышат
потусторонние голоса. Мало ли, что у этого голоса на уме. А ну как он скажет:
«Детка, облей кипятком Эдю Хаврона и пырни его ножом!»
Минут десять они молчали, разглядывая узкую
полосу дороги в лобовом стекле. Машина неслась по ночной Москве с неразумной
отвагой. Ремней – не только задних, но и передних, в автомобиле не существовало
в принципе. Бомбила же явно скучал по горной серпантинке. Эде периодически
начинало казаться, что его колымага может затормозить только о столб. С другой
стороны, тот факт, что бомбила до сих пор был жив, позволял надеяться, что он
разобьется не сегодня, а в какой-то другой день.
– Вы, конечно, думаете, что я больная. Или
просто мне не верите! – произнесла Аня с замороженной улыбкой.
Эдя насторожился. Когда он работал в
ресторане, с такой улыбкой у него обычно просили взять вместо уплаты по счету
кольцо или телефон.
– Почему не верю? Я по жизни доверчивый. Во
все верю, даже в зелененьких человечков, – сказал он.
Аня сунула руку в сумочку и достала очки.
Металлическая оправа, выпуклые стекла. «А... так вот почему у нее такие
таинственные и беззащитные глаза! У всех очкариков такие! Это их визитка!» –
подумал Эдя.
– С очков все и началось, – сказала Аня.
Эдя почти не удивился. Уж так его устроила
природа, что он редко чему-то удивлялся.
