– Представления не имею.
– И больше ничего?
– Нет.
– Странная штука... Вероятно, дархи должны
были появиться в телепорте только через цикл. Сам бы Петруччо его уже не
открыл. Для Арея было еще рано. Но и он не открыл бы один чемодан дважды.
Значит, судьбе необходимо было еще одно звено, – предположила Улита.
Меф продолжал внимательно изучать Чимоданова.
Последнее время он все чаще ловил себя на том, что становится подозрительным.
– А почему ты не выбросил чемодан, когда
понял, что там нет ничего стоящего? Зачем таскал с собой? – спросил он.
Взгляд у Петруччо стал затравленным.
– Я не мог. Его нельзя выбросить. Нельзя даже
надолго оставить.
– Почему?
– Не знаю. Просто чувствовал, что нельзя, и
все. Это меня жутко тяготило. Хотел даже в воду выбросить, когда мы на катере
плыли, но не решился. А то бы еще нырять пришлось, – уныло признался
Чимоданов.
– Хорошенький подарок тебе сделали! Типа
дареного коня на колбасу не сдают, – сказал Меф с усмешкой.
– Петя, а нам ты почему ничего не
сказал? – удивилась Дафна.
У Чимоданова побелел кончик носа. Может,
обиделся, что его назвали Петей вместо Петруччо?
– Боялся.
– Чего боялся?
– Этой истории с оживлением. У меня было
чувство, что я сделал что-то не то.
– Доперло, наконец? – насмешливо спросила
Улита.
Арей неопределенно посмотрел на Петруччо и,
видно, сделав на его счет все необходимые выводы, занялся изучением чемодана.
– Друг мой, знаешь, что такое «пробой»? –
спросил он.
Чимоданов дернул головой.
– Не-а. Инструмент, что ли, какой-то?
– Пробой – это когда в спарринге тебя кто-то
настреляет по ноге или в корпус. Вроде как ты выдержал удар, но мышцы-то уже
пробиты. Потом в раздевалке тебя пальчиком кто-нибудь в шутку ткнет в это
место, а ты – хлоп! – повалился.
– К чему это вы? – не понял Чимоданов.
– Это я про человека. Каждый человек в
состоянии тащить на себе определенное число неприятностей. Одну большую, две
средних, три загрузона и так далее. Но потом наступает предел. Человек загружен
уже по уши. Попроси его коробок спичечный передать – он тебя убьет. Веришь?
– Верю. Но я-то тут при чем?
– А притом! В общем, Чимоданов, у тебя был
интеллектуальный пробой. Тебе сплавили чемодан-телепорт из мира мертвых, а ты
его взял.
– Из мира мертвых?
– Разве это не было понятно сразу? –
удивился Арей.
Как страж мрака он не то чтобы презирал такие
артефакты, но брезговал ими, как крупный хищник брезгует смердящей падалью.
– Лично для меня в этом уравнении осталось два
неизвестных. Ведьмак, который явился к Чимоданову. Кто он? С какой стати он
подсунул этот чемодан? Смысл? И еще вопрос – кого оживил Петруччо? –
заметил Арей задумчиво.
Улита подошла к лестнице. На этот раз ее
ладонь не встретила преград. Защита валькирий исчезла.
– Эссиорх, зайчик! Пойдем со мной! Девочка
хочет на воздух! В подземелье у нее начинается клаустрофобия! – сказала
ведьма.
Мефодий оглянулся на Дафну. Та наглаживала
Депресняка с такой целеустремленностью, словно пыталась решить школьную задачу:
сколько времени нужно гладить одну кошку, чтобы выделившейся энергии хватило
вскипятить литр воды. Правда, в задаче кошка не была лысой.
– А что будет с Даф? Теперь, когда стражи
убрались в Тартар, к ней вернется сила? – спросил Меф.
Даф, давно собиравшаяся спросить о том же
самом, взглянула на Мефа с благодарностью. Она всегда испытывала непонятную
робость и даже страх, когда ей самой приходилось обращаться к Арею. Слишком
много насмешки было всегда в его голосе, слишком много холода в глазах. Для
светлого стража, выросшего в Эдеме, где все пытаются улыбаться и ободрять друг
друга, привыкнуть к этому оказалось непросто.
Арей пристально уставился на Мефодия.
– Что, синьор помидор, жалко тебе ее? В мире
три миллиарда женщин – не таких хорошеньких, не таких молодых, не таких
длинноногих и не только, вообрази, лишенных магии, но и никогда ее не имевших.
Почему бы тебе их не пожалеть, а? Если уж жалеть, то всех? – спросил Арей
с насмешкой.
– Я всех и жалею, – ответил Меф.
– Оно и видно. Этим миром правит слюнявая
жалость, смешанная с такой же слюнявой злобой. И это скучно, милый мой. Скучно
и пошло. Я считаю: людей надо принудительно подвергать тесту на гуманизм. И
если гуманизма мало, пристреливать на месте. Если гуманизма много, то тоже
пристреливать, ибо забродивший гуманизм хуже взрывчатки. Непонятно, почему
светленькие до сих пор не поддержали эту здравую идею? А, Эссиорх?
– Вы хотели рассказать, что теперь будет с
Даф. Вернется ли к ней сила? – напомнил Меф.
– Я хотел? – удивился мечник. – Ты
передергиваешь. Это ты хотел. Ну ладно!.. – Арей взглянул на Дафну, затем
оглянулся на Улиту и коротко приказал:
– Улита, посмотри!
Улита, собравшаяся удрать с Эссиорхом,
неохотно приблизилась к Даф и бесцеремонно пригнула к себе ее голову.
– Слютшай, деушка! Твой аур похож на пористы
апельсин! Такофф аур быват у обытщны человек, а не у страшш!.. У стража должен
быть такой аур, чтобы пуф-пуф из пистолет, а пуля отскакивать от аур! Фот что
значит хореший аур для страшш! – сообщила ведьма и, щелкнув Даф по лбу,
отпустила ее.
– А зачем акцент? – спросила Даф, потирая
лоб.
– С акцентом проще сообщать плохие новости.
Старый фокус докторов. Вместо того, чтобы пугаться, пациент или перестает
понимать смысл слов или путается в терминологии, – пояснила ведьма.
– Так значит, все плохо?
– О, я-я! Фантистиш плехо! Яд впиталься в крев
и плот и делат свой убийствены трют. Если раньше мы зреть страшш, теперь перед
нами обытшны деушка! Если сейчас кто-то сделать тебе пуф-пуф – ты будешь
отдыхай мертвы и холедны как утюкк!
– А флейта Даф сможет стать прежней? –
спросил Меф с надеждой.
– Вопрос дилетанта. Флейта и так
прежняя, – сквозь зубы отвечал Арей. – Проблема в самой Даф. Она и
прежде, без разрушительного действия яда, с каждым днем все больше становилась
человеком. Воздействие лопухоидного мира, удаленность от Эдема, земные чувства
и другие причины делали ее такой. Это страж мрака может валяться в бытовой
грязи и не испачкаться. Со стражами света, увы, дело обстоит иначе. Теперь Даф
просто заурядная девчонка, которая была когда-то светлым стражем. Но мало ли
кто и когда кем был? Вспоминать о прошлом значит увязнуть в нем. Думать надо о
будущем.
