— Да что рассказывать — Россия — большая страна. Мой дед — военный строитель. Где я только не был…
Он щекой чувствовал на себе взгляд Вики — он просто давил ему на кожу скулы.
И еще он чувствовал, что ни она, ни Блинов не верят ни единому слову. Но говорить хоть что-то надо было. И он знал, что говорить.
Легенды для всех них придумывали не самые глупые люди. Но было одно «но»… В легенду надо было верить. И для каждого случая была своя легенда. А случай сейчас был особый.
Почему ему не верила Вика — он понимал, а вот Блинчик… Блинчик должен был внимать. У него просто не было оснований сомневаться! Дед Сергеева, которого Блинов видел несколько раз, действительно носил в петлицах значки инженерных войск, и если Блинов помнил, а он, в принципе, помнить не мог, не должен был, то…
Но все рассуждения были лишними — Блинчик смотрел на Сергеева хитрыми щелочками глаз, хрустел квашеной капустой, наливал водочку в маленькие стопочки — «гранчаки», причмокивал губами и внутренне хохотал — тут Михаил мог дать голову на отсечение.
В принципе, все это не имело ровным счетом никакого значения. В конце концов, проверить сказанное было очень трудно, но если бы Блинов и задался такой целью, то был бы сильно разочарован.
Фамилия Сергеева действительно числилась в списках личного состава всех тех частей, которые он упоминал. Механизм работал. Страны и конторы, на которую они трудились — не существовало уже больше шести лет, но то, что было нужно — делалось. Инерция — очень серьезный фактор. Бумаги, личные дела, частные определения, выговоры, приказы — все это дожидалось нужного момента. И в тот момент, когда запрос начинал свой путь по коридорам архивов, можно было сказать точно — на выходе, на стол лягут те самые бумаги, которые были сфальсифицированы добрый десяток лет назад. Как будто бы те, кто тогда стоял у руля, предвидели и путч 91-го, и Беловежские соглашения и тот развал, который постиг налаженный аппарат, бывший и благословлением и проклятием исчезнувшей страны.
— Ах, какой контрразведчик из тебя бы получился, дружище, — подумал Михаил, в очередной раз поднимая стопку, чтобы чокнуться с Блинчиком и Викой, — ведь никак ты не можешь знать наверняка говорю я неправду или нет. Неоткуда тебе знать. Но интуиция подсказывает тебе верно. А интуиция в нашем деле — первая вещь.
И продолжал вдохновенно врать про Алтай, Камчатку и Мангышлак, Кубу и прочие места, где тянулись к небу возведенные не им объекты, но к которым он, по неоспоримым документам, имел непосредственное отношение.
— С ума сойти! — восторженно сказал Блинов. — Вот это да! И как после такого променада тебя потянуло в родные пенаты? И дым отечества нам сладок и приятен? Ну, чего ты, дурилка, не остался там, в далеких странах? С твоей профессией и навыками — какая разница, где и что строить? Ты сколько языков знаешь?
— Четыре, — сказал наконец-то правду Сергеев. — Это свободно. Но дело не в языках. Домой хотелось. Очень.
— Слушай, Володя, — Вика чуть выпила, раскраснелась и стала еще привлекательней, — а почему ты называешь его Умкой?
Блинчик хмыкнул.
— Мультик помнишь? Про медвежонка Умку? Тот, который белый медведь?
Плотникова кивнула.
— А твой суженый — был у нас умник, и звали его — Миша. Прямой ассоциативный ряд.
— У нас тогда в моде было придумывать друг другу клички, — сказал Сергеев.
— Как у бандитов? — спросила она с ехидцей.
— Господь с тобой, Вика! — рассмеялся Блинчик. — Тогда были в моде не бандиты, а революционеры. Это у них были партийные клички.
— А мы еще не понимали, — добавил Михаил, — что, в сущности — это одно и тоже.
— Меняются времена — меняются герои, — сказал Блинов, скромно потупив глаза.
— Ну, а ты, Вова? — спросил Сергеев. — Как ты здесь очутился? Ты ведь у нас имел пропуск в московский бомонд. Причем тут Украина? Причем тут национал-демократы? Я и подумать не мог, что тот Блинов и ты — одно и то же лицо.
— А у нас Владимир Анатольевич лицо не показывает, он политик не публичный, — Вика выпустила в воздух тонкую струйку дыма и улыбнулась. — Телекамеры не любит, фотографов не допускает, журналистов не приемлет на молекулярном уровне. Да, Володя?
— Тебе-то грех жаловаться, Виктория, — возразил Блинчик, намазывая на маленькую гренку черного хлеба смалец, — от тебя не отобьешься. Ты у нас не журналист, ты у нас — голос свободы! Попробуй тебе отказать — ты сразу к Сидорчуку звонить. Тебе я интервью даю. Так?
— Так, — согласилась Плотникова. Но при этом глядела насмешливо, щуря свои желтые глаза.
— И не от дыма, — подумал совершенно не хмелеющий Сергеев, — совсем не от дыма. Просто интересно, откуда они так хорошо друг друга знают. И не очень любят. И совсем-совсем друг другу не доверяют.
— За что и предлагаю выпить, — провозгласил очередной тост Блинов. — Я встретил старого друга, а он оказался другом той самой Виктории Плотниковой. И это приятно вдвойне. Я даже тебе чуток завидую, Миша. Давайте, друзья, по семь грамм! За встречу и за красоту!
За встречу и красоту было выпито незамедлительно.
Сергеев отметил про себя, что все он не единственный, кто умеет пить за эти столом. Блинчик, скорее всего, был еще тот боец — с луженым желудком и печенью пропускной способностью три литра водки в час. При его работе иначе нельзя. И положение, и традиции обязывают.
Вика, как он уже имел возможность наблюдать за год их знакомства (связи, дружбы, любовных отношений, он еще сам не знал, как называть то, что было между ними) — тоже была не подарок, правда до определенного момента. Перевалив через разрешенную дозу, она становилась лицом страдательным, как в прямом, так и переносном смысле, но до этого было еще, ой, как далеко. Впрочем, все зависело от темпа. А стартовали они резво.
— А на Украину я попал давно, — сказал Блинчик, аппетитно хрустя соленым огурчиком, — когда родители вернулись. У отца что-то там, в столицах, не задалось. То ли он кого послал подальше, то ли его кто послал… В общем, закрыли выезд, потом выперли из Главка и если бы не его связи, поехали бы мы всей семьей на твой любимый Мангышлак или еще в какой Перезвездянск Иркутской губернии. А так — почетная ссылка. Сначала в Днепр, потом в Харьков, потом в Киев. В Киеве, на наше счастье, у отца был друг в ЦК, он папу и пригрел. Я перевелся из Харьковского Универа в Киевский на экономику. Успел поработать в КМО, у Чижа, и, когда мы вдруг осознали себя независимыми, я, слава Богу, не успел рвануть в Москву, как собирался. Знаешь, столичный синдром, рубиновые звезды и прочее… А потом мы с Петькой решили, что и Киев — тоже столица, не хуже некоторых. Нечего дурью маяться.
— Петя — это Сидорчук, — пояснила Вика, скрывая усмешку. — Петр Виленович. Его то ты знаешь. Слышал. Второй после Титаренко.
— Ага, — ухмыльнулся Блинчик благожелательно, — С Сидорчуком мы еще в Универе дружили, так и пошли дальше по жизни.
