Если не знать, что дебаркадер стоит именно здесь, то можно было пройти в двадцати метрах от него — и ничего не заметить. Как его забросило настолько далеко от реки, и при этом не размолотило на мелкие части, было загадкой. Сложно представить, как могли остаться в целости и сохранности внутренние перегородки и большая часть обстановки, но факт оставался фактом: заплетенный плющом и диким хмелем до полной неузнаваемости, на границе леса и поля стоял огромный дебаркадер. По прихоти судьбы эту махину пронесло неизвестно сколько километров, между зданиями, столбами, деревьями или, может быть, над ними, чтобы ласково, словно материнской рукой, опустить на это забытое богом место, чуть примяв дно при падении.
Когда-то он служил плавучим домом для кого-то из новых украинцев — была такая мода — и отделывали его с византийской роскошью, превратив утилитарное сооружение в превосходный образчик того, что могут сделать деньги из подобия баржи. В нем было все, что нужно для приятного времяпровождения: несколько спален, мебель в которых только слегка сдвинулась за время перемещения, кухни, гостиную, туалетные комнаты, сауну и функционирующий по сию пору камин. Сохранились стеклянные вещи, картины подпортило сыростью, но то, что изображено на них оставалось вполне различимым. Осталось целым даже кое-что из электроники, но толку от нее, естественно, не было — только приемник на батарейках года три прослужил Михаилу верой и правдой, пока не утонул при очередной переправе.
О дебаркадере мало кто знал — Сергеев натолкнулся на него случайно, почти пять лет назад. Места эти из-за повышенного фона радиации, были не слишком популярны, хотя настоящий кошмар — счетчик Гейгера там трещал не умолкая — начинался только в тридцати километрах отсюда. Здесь, правда, хватало другого, но радиация калечила и убивала быстрее, посему и боялись ее больше, хоть, может быть, оно того и не стоило.
Косвенным доказательством того, что в этом районе начались мутации, по крайней мере у растений, был необычайно бурный рост всего, что растет из земли. Сергеев помнил подсолнухи головкой размером с хороший таз, кукурузу со стеблями толщиной в руку взрослого мужчины и чудовищного размера кочанами, арбузы и дыни весом по тридцать килограмм с фиолетовой и сиренево-желтой мякотью, пахнущей горячим шлаком. И дебаркадер был заплетен снизу до верху непроходимой стеной зеленых мутантов, словно паутиной.
Сейчас, когда с ползучих растений облетела листва, и густой лес, на который опирался дебаркадер одним из бортов, тоже стоял голый — плавучий дом можно было увидеть от поворота дороги, метров этак с четырехсот — огромная бесформенная масса на фоне стволов, закутанная, как вуалью, высохшими стеблями вьющихся растений.
Сергеев посмотрел на часы. Опоздание было солидным. Более чем на пятьдесят шесть часов, мягко говоря, не джентльменское опоздание. Если Али-Баба дождался — это счастье. Сам Сергеев при таких обстоятельствах столько бы ждать не стал.
Вадик с группой сопровождения довел их с Молчуном до развалин поселка, до его северной границы — там они распрощались.
От разрушенной стихией и временем грузовой железнодорожной станции, надо было забирать вправо, по щербатой ленте бетонки, из которой иглами торчали прутья ржавой арматуры. Сразу за мешаниной изогнутых рельсов и ферм водонапорной башни, из небольшого, похожего на курган, холма, торчал тендер и половина корпуса древнего паровоза. Когда-то он стоял неподалеку на постаменте, как памятник — отреставрированный, с бело-красными колесами и красной звездой на выпуклом лбу, а сейчас угрюмо спрятал голову в землю — словно фрагмент с картины Сальвадора Дали. Совершенно сюрреалистичный, дважды брошенный на произвол судьбы осколок прошлого.
Дальше дорога была без сюрпризов — полтора часа условно быстрой ходьбы до нужного места, как по бульвару. Благо, Равви укомплектовал их, как надо: теплой одеждой, обувью, едой и питьем. Даже литр спирта плескался во фляге.
Мороз в этих местах был терпимым, градусов шесть — семь, только начавшийся снег слегка портил им настроение — следы на пока еще тонком белом покрове четко, как на схеме, рисовали траекторию их движения. Но, посмотрев на низкое, серо-стальное небо, Михаил перестал волноваться — снег падал все сильнее, превратившись из мелкой крупы в пушистые крупные хлопья, и темные отпечатки их ботинок исчезали уже через несколько минут. Еще пара часов и лес будет завален толстым мягким ковром, скроются из виду дороги, лягут на ветви деревьев, пригибая их к земле, снежные шапки и звуки будут тонуть в белой пене. В ней же канут и следы.
— Нужно идти в город, — подумал Сергеев, еще раз оглядывая в бинокль темную тушу дебаркадера. — Потом оставлю Молчуна зимовать — и в Москву, делать все заново. Искать Али-Бабу, ждать решения по образцам и, если оно будет положительным, а другим оно быть не может, договариваться о плате и схеме вывоза с «Вампирами». Но плату с Али-Бабы надо взять вперед: знаю я этих восточных людей!
Молчун слегка тронул его за плечо и показал глазами чуть левее того места, куда смотрел Михаил. Из-под снега была видна разорванная красная пластиковая упаковка. Ну, и глаз у парня, просто Зоркий Сокол! Люди здесь были. Али-Баба приходил на свидание. Но, похоже, если снегопад ещё не засыпал следы, что никто не выходил из дебаркадера и не входил в него последние несколько часов.
— Пошли, — сказал Сергеев Молчуну и они, выбравшись из своего укрытия, состоявшего из поваленных телеграфных столбов, двинулись напрямик к цели своего путешествия.
Внутри дебаркадера было значительно теплее. Не Ташкент, конечно, но градуса на два выше ноля.
В бывшей гостиной олигарха, в черном зеве камина, пушилась перегоревшая в белое зола — тут жгли дрова для обогрева, но с того момента прошло уже более суток.
Повсюду — и в спальнях, и в бывшей ванной комнате, и в кабинете, были видны следы пребывания людей. Трое. Были здесь долго. Более суток, так точно — это Сергеев определил по пустым консервным банкам, оберткам от субпродуктов, кофейным пакетикам и израсходованным баллонам для газовой мини-горелки. Люди бывалые, кроме того, который бросил упаковку от шоколадки снаружи, возле входа. И то, вполне вероятно, что сделано это было с умыслом — мол, смотрите, были мы здесь, были…
Исходя из этой логики, можно было и записку поискать. Вполне мог оставить записку Али-Баба — зря, что ли топал сюда почти сотню километров и сидел в ожидании пару суток. Он со злости и растяжку мог оставить, не только записку. Хоть и понимал, наверное, что могут быть у Михаила проблемы — не мальчик уже.
И записка все-таки нашлась. Хитрый восточный человек Али-Баба оставил ее там, где случайный посторонний ее искать бы не стал — на обратной стороне дверцы алюминиевого ящика под умывальником — в бывшей роскошной ванной канувшего в небытие олигарха.
В ней все еще пахло мочой — дыру в мраморном полу, оставшуюся после разбитого давным-давно унитаза, гости использовали как туалет. Осуждать их за это свинство Сергеев не стал — тоже мне, удовольствие, ночью выходить оправиться на свежий воздух. Для людей непривычных за каждым кустом может мерещиться такое… И, что интересно, может и не померещиться. Плавали, знаем. Вышел, значит, зайчик в лес пописать, встретил волка — заодно и покакал…
