Блинчика, а заодно с ним и Михаила, охраняло семь человек. Пятеро расположенных на этаже — они перекрывали единственный путь к палате от лестницы и лифтов. Еще двое дежурили в нижнем вестибюле.
Помимо партийной Службы Безопасности в здании работала штатная служба и система видеонаблюдения, соединенная с пультом и системой сигнализации. Швейцарский банк, конечно, охранялся надежнее, но на то он и швейцарский банк.
Блинов, убаюканный заботой о своей драгоценной персоне и милицейским пересказом сказок Андерсена о бегущих в панике заказчиках, чувствовал себя в полной безопасности. Сергеев, который, если признаться честно, мог покинуть больничные стены еще вчера, и пролеживал бока, чтобы не оставлять Блинчика одного (ну, и еще потому, конечно, что Плотникова за ним так трогательно ухаживала) не мог заставить себя поверить в то, что все кончилось.
— Так не бывает, — шептала ему на ухо противная тетка-интуиция, — ты же знаешь, Сергеев!
— Они что-нибудь придумают! — вторил ей седой до последнего волоска опыт.
А придумать было что и помимо выстрелов по окнам из гранатомета. Вариантов было пруд пруди — используй, что хочешь. Еда, питье, лекарства и уколы, которыми их пичкали в изобилии, баллон с газом, притаившийся в ведре санитарки, рассыпанный ею же порошок — смерть могла быть везде. Предусмотреть все возможные пути было очень трудно, хотя начальник СБ Титаренко — Васильевич, старался, как мог. Но в таких случаях все решалось или техникой или деньгами. Или тем и другим вместе. Уж кто-кто, а Сергеев о насильственной смерти приходящей на цыпочках знал многое. И эти знания заставляли его печалиться.
Они притушили свет от бра, оставив работать только подвешенный к стенной консоли телевизор, поболтали еще минут десять и Блинчик начал похрапывать прямо во время разговора. Михаил нащупал на столике, стоявшем между ними, пульт управления и отключил приемник. Щелкнуло реле и экран погас, оставляя в комнате легкое, почти на пределе видимости, серебристое свечение.
Сергеев спать не хотел. За эти несколько дней он належался и выспался на многие годы вперед. Он лежал на постели с открытыми глазами и слушал шум города, доносящийся через приоткрытое для проветривания окно. Самого города почти не было видно, он угадывался по электрическим огням и глухому гулу автомобилей где-то за заборами больницы.
Хотелось курить.
Сергеев уже несколько лет ограничивал себя в курении. От разрекламированных сигарет его разбирал кашель. Сказывалась привычка к хорошему табаку. Уж что-что, а табак на Кубе был превосходен. В Киеве такого днем с огнем не сыскать. Очень редко удавалось купить настоящие кубинские сигары, но сигары — удовольствие для сибаритов. Сигару не курят второпях, она не приемлет спешки и метушливости. Сигара требует особого настроения, полумрака курительной или кабинета. Хорошего коньяка оставляющего на стенках пузатого бокала маслянистые следы или выдержанного виски, но ни в коем случае не кукурузного! Вот тогда будет к месту тяжелый и ароматный сигарный дым, такой густой, что хочется ухватить рукой пролетающие мимо кольца, солидное бульканье янтарного напитка, льющегося в тонкостенные, прозрачные бокалы и основательная, неторопливая беседа о политике, искусстве и деньгах.
Здесь, на родине, в основном курили сигареты. И никто, ну, почти никто, не умел вести такие неспешные беседы, закутавшись в сизый и плотный сигарный дым. Не было ни традиций, ни необходимости. Сигары были чем-то из другой жизни, как сальса и сиеста.
Михаил встал, поправил легкое одеяло на похрапывающем Блинчике, нашел в столике вскрытую пачку сигарет, принесенную Викой и гладкий цилиндрик разовой зажигалки.
Через приоткрытое окно с больничного сквера веяло прохладой и запах дождя, пронесшегося по улицам Киева перед закатом, еще наполнял воздух. К пощипывающему озоновому аромату добавлялся слабый запах цветущих кустов сирени и Сергееву, почему-то стало тоскливо.
Он любил Киев и поэтому сам выбрал его из множества вариантов, которые ему предлагались. Он любил широкое течение Днепра, мосты, раскинувшиеся между берегами. Зелень парков на кручах и золото церковных куполов, тонущее в ней. Ему нравилась та смесь цивилизованной Европы и дикой Азии, которая вызвала это город из небытия полторы тысячи лет назад и по-прежнему не давала ему примкнуть ни к одной из сторон. Город, породивший все славянские народы, давший им общий язык и византийскую религию, лежал никому не нужный на краю Европы, бессильно раскинув руки улиц и проспектов на все стороны света. В нем не было холодного, каменного величия надменной Москвы, простоватой ширины проспектов Минска, интимной тесноты маленьких улочек Таллинна и Риги. Он был лишен чеканного Петербургского профиля — и хорошо, что лишен! У этого города был свой образ, который не могли испортить уродливые кубы панельных многоэтажек, огромные массивы «хрущевок», нарывы заводов и фабрик на берегах Днепра, промзоны, разрезающие прибрежные парки.
Город выглядывал из-под рубища, натянутого на него за три четверти столетия, как выглядывает из-под плохого асфальта уложенная на века брусчатка. Он все время норовил показать свое истинное лицо — вот за кованой решеткой и густыми деревьями притаился причудливый особнячок. А здесь, посреди сквера, уткнулась в голубое небо маковкой купола церковь.
Рано или поздно, каждый человек открывает окружающим свое истинное лицо. С городами, как ни странно, случается то же самое. Но пока этого не происходит, настоящее лицо города видят только те, кто его по-настоящему любит.
Михаил видел и любил много городов. Но выбрал, все-таки, именно этот, переливающийся сейчас ночными огнями и пахнущий возможной только в мае смесью запахов: сирень, дождь и цветущие каштаны.
Пока Сергеев курил у приоткрытого окна, к приемному покою, без труда преодолев КПП у въезда, подкатил автомобиль «скорой помощи». Санитар и врач, вышедшие из нее, быстро выкатили из кузова носилки, с лежащим на них человеком. Через несколько секунд они исчезли внутри здания, а «скорая», выехав из-под козырька, замерла в отдалении.
В коридоре их встретил дежурный врач, пожал старшему из приехавших руку и ушел с ним в приемное, быстро глянув на оставшихся в коридоре через плечо.
Лежащий на носилках вскочил, отбросив простыню, оправил оказавшийся на нем белый халат и кивнул санитару. Они надели на себя извлеченные из карманов «бейджи» с именами и фотографиями, достали из-под простыни на носилках короткие автоматы с кургузыми стволами, и мгновенно, как привидения исчезли в боковом проходе, ведущем внутрь здания.
На глазах у многочисленной охраны они пересекли вестибюль, не прерывая чинную беседу, и поднялись на второй этаж. Лестница выше второго этажа охранялась больничной службой безопасности, но эти двое подниматься дальше не стали, а вошли в отделение кардиологии.
Сидящая за столом в коридоре отделения дежурная сестра хотела спать. День выдался неспокойный, зато на дежурстве было тихо, отчего желание положить, наконец-то, тяжелую голову на руки и задремать стало навязчивой идеей. Сестра краем глаза увидела входящих мужчин в белых халатах, глянула на них мутным взглядом и, заметив что они пошли к дверям ординаторской, в которой уже мирно кемарил на диване дежурный врач, отвела взгляд. Когда она опять посмотрела в ту сторону, в коридоре уже никого не было.
